– Они все как‑то связаны, – задумчиво произнесла Любка, совершенно меня не слушая. – Витя этот мутный…
– Почему мутный? – проявила я слабый интерес.
– Потому. Неужто непонятно? Вот скажи, зачем он в доме живет?
– А ты зачем?
– Ну, у меня обстоятельства.
– Я думаю, он бабку обхаживает, чтобы наследство получить. Бабка в нем души не чает.
Кстати, никаких особых богатств в доме я не приметила. Если не считать антиквариат. Ни золота‑бриллиантов, кроме любимой бабкиной брошки, ни прочих чудес вроде полотен Ван Гога. Хотя картины в доме были, но вряд ли особо ценные. Старушка, как и положено, получала пенсию, довольно значительную, но на нее содержать дом и нас в придачу попросту невозможно. В спальне в резной шкатулке Теодоровна хранила деньги на повседневные нужды. В шкатулку я по этическим соображениям никогда не заглядывала, но содержимое ее должно было как‑то пополняться. Со мной бабка в банк никогда не ездила, хотя могла и без меня. С Витькой они частенько куда‑то отправлялись, и надолго. В любом случае огромный дом в центре города стоит немало плюс антиквариат, в общем, было за что Витьке терпеть бабкины причуды.
– Сегодня спрашивала, не хочу ли я его усыновить, – сообщила я Любке.
– Так он старше тебя?! – нахмурилась подруга.
– Теодоровна интересовалась, не найдется ли в моей квартире место для него. Если верить старушке, что не слишком разумно, она помирать собралась.
– Ой, – пискнула Любка, прижимая руку к груди.
– Но кое‑что ее здесь удерживает, – продолжила я. – Надо Витьку пристроить и тебя замуж выдать.
– Замуж‑то я не против, только вот за кого? С чего вдруг бабушка помирать собралась? – испуганно спросила она. По неведомой причине Любка за глаза звала Теодоровну бабушкой, а Витька, кстати, и в глаза и за глаза называл ее «мамашей», и старушенция не возражала, хотя, ясное дело, никакой он ей не родственник.
– По‑моему, это очередная блажь. Не бери в голову.
– Ага, – кивнула Любка. – А я Витьку сегодня соследила. Он в ванной брился, а я мимо шла, смотрю, дверь‑то не заперта. Я чуток ее приоткрыла, а он возле зеркала стоит. В одних брюках. А на спине у него наколка. Страшенная. Зверюга какая‑то… с крыльями… по мне так этот… сама знаешь кто. Неспроста это, Ленусик. Попали мы с тобой.
– Сейчас каждый второй с наколками. У меня тоже есть, я тебе показывала.
– У тебя нормальная наколка, цветок и бабочка. А у него?
– Было бы странно, если б мужик на спине цветочки выколол.
– Я вчера в «ВКонтакте» фильм смотрела, – вновь перешла на шепот Любка. – Не помню, как называется… но дело не в этом…
Телевизора в доме не было, а вот Интернет работал исправно. Примерно через неделю после своего переезда я заварила бабке чай и, направляясь с ним в ее будуар (именно так называлась комната, примыкающая к спальне Теодоровны), услышала, как бабка с кем‑то разговаривает, весело хихикая. Я‑то решила, что у старушки приступ белой горячки, заглянула с беспокойством и обнаружила хозяйку в кресле с планшетом в руках. Управлялась она с ним очень ловко, вызвав у меня безграничное восхищение (тогда‑то я еще верила, что ей давно за сотню перевалило). Бабка сообщила, что разговаривала с подругой, та обреталась в Сиднее, и болтать с ней по скайпу куда дешевле…
– В кино брат с сестрой знали заговор вуду, – увлеченно продолжила Любка, – и когда становились стариками, переселялись в другие тела. Молодые. А тех в свою шкуру запихивали. Представляешь? Братишка перепрыгнул в адвоката, а бабка взяла в дом сиделку, якобы за стариком ухаживать, который стариком вовсе не был, а был адвокатом, ну ты понимаешь, но сказать ничего не мог, она на него заклятье наложила и он лишь мычал.