А больные продолжают жить в аду, мучаясь на своих койках.
Ждать органа – все равно что цепляться за спасательный круг посреди океана, надеясь, что мимо пройдет какое-нибудь судно.
Камиль больше не хотела быть среди потерпевших крушение. С теми, кто молится, чтобы дверь их палаты открылась и они увидели обнадеживающее лицо врача. С теми, кто ежечасно и ежедневно надеется на волшебные слова: «У нас есть для вас сердце». Надежда на трансплантат точит вас изнутри, отнимает ваши последние силы.
Это убийственная надежда.
Очередной бритвенный разрез на ее исполосованном шрамами теле открыл Камиль глаза. Она не собирается ждать, пока появится корабль, но продолжит плыть, пока сможет, пока ей позволят силы.
Сдохнуть на ходу, если понадобится, но сдохнуть на своих ногах, в пути. Через пять дней или через три недели.
Она, кривясь от боли, вытянулась на постели рядом с Веточкой и прижалась ухом к маленькому кошачьему сердцу. Сто тридцать ударов в минуту в спокойном состоянии, имеет форму ореха. Потом поразмыслила над последними словами врача и встала. Прошла в глубину комнаты, открыла дверцу комода и вынула обувную коробку.
Внутри хранились крошечные кусочки ее донора, анонимные детали пазла. Его биопсии, темные ломтики принадлежавшего ему сердца, обезвоженные и пойманные в ловушку из синтетической смолы. Черно-белое фото миокарда в разрезе, сделанное во время МРТ, на котором сердце скорее среднего размера, которое могло бы принадлежать какому угодно взрослому какого угодно возраста и какого угодно пола. Газетные статьи о трансплантологии, о дорожных происшествиях, об изъятии органов… Она сохранила даже металлические скобки со своего большого поперечного шрама.
Это все, что ей удалось собрать.
Она взяла стеклянные пластинки и рассмотрела со всех сторон. Доктор был в некотором смысле прав: как эти скопления пульсирующих клеток могли накопить ощущения, воспоминания? Откуда у сердца память и как оно могло воссоздавать кусочки жизни своего прежнего обладателя?
Как говорил Кальмет, это глупость. Эпоха Древнего Египта, когда верили, что сердце – вместилище души, давно миновала, и уж кому, как не ей, Камиль, знать, что сердечная мышца – не более чем бездушное орудие, деталь машины, предназначенная ее двигать. Остальное – не более чем миф и поэзия.
В конце концов она отложила в сторону свою зловещую коллекцию, проверила состояние повязок и глотнула зеленого чая, слушая механическое тиканье часов. Ей всегда приходилось избегать возбуждающих напитков, таких как кофе, например, но что помешает ей сегодня выпить его? К тому же ей хочется. У людей, которым предстоит умереть, тоже есть права. К чему по-прежнему следовать правилам, навязывать себе запреты?
С этими мыслями она погрузилась в американский журнал, который ей нехотя одолжил доктор Кальмет, – «Journal of Near-Death Studies», датированный 2002 годом, номер которого был посвящен клеточной памяти.
Можно было относиться скептически, не верить в эту гипотезу, но приведенные, вполне доказанные факты ошеломляли. Все они имели место в Соединенных Штатах. В журнале указывалось, что тамошнее законодательство насчет донорства органов разрешает реципиентам встречаться с семьей донора, если обе стороны не возражают.
Вот бы такое было возможно во Франции, подумала Камиль. В конце концов, если и те и другие согласны, зачем им мешать?
Эти встречи порождали невероятные истории.
Например, в 2000 году мужчина сорока семи лет, рабочий-литейщик, которому пересадили сердце, вдруг пристрастился слушать классическую музыку, и все его близкие утверждали, что характер у него значительно смягчился всего за несколько недель, прошедших после операции. Впоследствии он узнал, что его донором был молодой человек двадцати четырех лет, студент-скрипач, убитый пулей в голову по дороге на занятия: он упал, прижимая к себе свой инструмент.
Камиль проглатывала строчку за строчкой; ей казалось, что эти свидетельства обращены прямо к ней. Тут реципиент через три месяца после пересадки начал бояться воды: оказалось, его донор утонул в бассейне. Там женщина узнала своего донора на семейной фотографии среди десяти человек, хотя никогда его раньше не видела.
Примеры сыпались как из рога изобилия, а вот научные объяснения медицинских светил были совершенно несерьезны: сплошь разглагольствования о психических феноменах, о совпадениях, о внушении и самовнушении, о побочных эффектах лекарств, которые могут исказить ощущения. На самом деле никто не занимался изучением подобных случаев: свидетельства были слишком редкими и с трудом поддавались проверке.
Сторонники опыта неизбежной смерти (то есть те, кто интересуется необычайными явлениями, связанными со смертью) использовали выражение «клеточная память»: якобы некоторые пережитые донорами сильные впечатления или яркие воспоминания отложились в клетках их тела. По их утверждениям, клеточная память объясняет также различные ощущения или фобии (головокружение, боязнь пауков), поскольку мать могла передать их своему ребенку через плаценту. Они отвергали передачу ощущений генами и предпочитали говорить о «памяти органов». Наиболее продвинутые гипотезы были столь же убедительны, сколь и поразительны.
Взволнованная прочитанным, молодая женщина закрыла журнал. А ведь она даже не знает, отчего умер ее донор! И кто он – мужчина или женщина? Каким был его возраст, цвет кожи? Где он жил?
Ей практически не предоставили никаких данных.
А между тем ее сны и желание закурить учащались. Камиль не покидало ощущение, что порой она становится более импульсивной, более жесткой, более вспыльчивой, чем обычно. Теперь она обрела странную уверенность, что ее донор на самом деле женщина и что эта женщина была в опасности, прежде чем умереть наверняка насильственной смертью.
А если она была похищена и найдена агонизирующей, убитой своим похитителем? Она могла скончаться по дороге в больницу… и там у нее изъяли органы для спасения других жизней.
Камиль сколько угодно могла не верить в это, но приходилось признать очевидное: больное сердце посылало ей сигналы. Как радио-буек терпящих бедствие посреди необъятного океана.
Оно взывало о помощи.
Вдруг молодая женщина почувствовала прилив энергии, разглядев ход, который еще не исследовала. Может, вместо прочесывания рубрики «Происшествия» стоит поискать среди исчезновений и похищений с трагическим концом в прошлом июле, как раз перед ее операцией по пересадке. Донора надо искать там, где ей никогда не приходило в голову: в уголовных делах, то есть среди того, что составляло ее будни.
В дверь постучали. Камиль тотчас же засунула журнал и коробку под кровать и выпрямилась:
– Иду!
Поспешно заскочила в ванную, глянула на себя в зеркало. Вид скверный, но что глаза заплаканы, не слишком заметно. Она быстро привела в порядок короткие темные волосы и сняла запачканную кровью майку на бретельках. При этом обнажился ее торс, весь иссеченный шрамами, словно она пробила сразу несколько окон.
Не хватало только, чтобы ее коллеги или начальство обнаружили эти незаживающие раны – ее тут же выперли бы со службы. В жандармерии неуравновешенные или психически нестабильные не нужны.
– Минутку!
Она покрепче затянула свои повязки, сунула неиспользованные марлевые компрессы в аптечку, рядом с упаковками циклоспорина, натянула футболку, форменную голубую рубашку, сунула ноги в сандалии и пошла открывать.
Это был лейтенант Борис Левак. Они расцеловались, она его впустила. У колосса взмокли спина и затылок.