Петровна, старшая сестра отделения, заглянула, приоткрыв дверь в его кабинет, когда Гурский чаевничал после операции. Лишь ему принадлежавшие четверть часа, когда никому – сама же верная Петровна за этим неукоснительно бдила – не дозволялось беспокоить шефа. Можно было не сомневаться: в отделении произошло нечто из ряда вон. А уж если закаленная Петровна, обычно даже в самые тяжкие минуты уязвимого хирургического бытия безупречно собой владевшая, заполыхала вся, заморгала, проблемы, значит, возникли нехилые.
– Что не так? – нахмурился Гурский, отставляя чашку.
– Вот, – выдохнула Петровна; бочком протиснулась в комнату, подошла к столу, протягивая какую-то бумажку. – Санитарка сейчас из лаборатории принесла, я как глянула в анализ этот, сразу к вам…
Гурский, подивившись, – в конце концов, никто из близких ему или ей людей сейчас в отделении не лежал, чтобы Петровну так потрясло какое-либо лабораторное заключение, – взял из ее рук бланк, тут же увидел, что в верхнюю строку вписана его фамилия. В следующее мгновение он понял, отчего так всполошилась Петровна. Она отступила к двери, но не вышла, прижалась к ней спиной.
– Кто-нибудь это видел? – спросил он, кривовато улыбаясь, отказываясь верить происходящему.
– Нет, – замотала головой старшая сестра, – я сразу к вам…
– Ересь какая-то! – дернул плечами Гурский. – Вечно у них там ляп на ляпе! – Сунул бумажку в карман халата и, забыв переобуть свои больничные тапочки, поспешил из кабинета.
Корпус, где располагалась лаборатория, не рядом, наискосок через больничный двор, Гурский одолевал это расстояние в немалом смятении. Хоть и уверен был, что это глупейшее недоразумение, не могла, ну никак не могла коснуться его такая бесовщина, но все же ныла, где-то на донышке желудка ворочалась, не давала расслабиться гадкая мыслишка о возможности невозможного, каком-то дичайшем, роковом стечении обстоятельств.
Лариса, бывшая его однокурсница, заведующая лабораторией, тоже подкреплялась чаем с бутербродами, кивнула ему, когда вошел:
– Нюх у тебя отличный! Подсаживайся, чайку налить тебе?
– Чего ты улыбаешься? – Садиться он не стал, навис над ее столом. Выхватил из кармана листок, показал ей: – Это ты видела?
– Да уж видела, – вздохнула Лариса. – Теперь начнется, комиссия за комиссией, разборки одна за одной. А ты, Дима, тоже хорош! Забыл, что ли, какой в позапрошлом году хипеш был, когда больного гепатитом заразили? Ну на фига было брать необследованного донора? Тянули бы на кровезаменителях, пока мы тут анализы сварганим или станция переливания крови расстарается. А тут ведь не гепатит – СПИД; представляешь, какой шум поднимется, от Москвы до самых до окраин? И где вы только выкопали этого… как его… Чурского, Турского…
– Гурского, – буркнул он.
– Еще лучше, – хмыкнула Лариса. – Удружил тебе твой однофамилец…
– Не однофамилец, – перебил ее Гурский. – Это я кровь давал. Пацаненок сильно обескровился, четвертая группа. Я-то за себя поручиться могу, нет у меня ни гепатита, ни, тем более, СПИДа, неужели не разумеешь? Короче говоря, задай хорошую взбучку своим лоботрясам, пусть переделают анализ, прямо сейчас, не то я сам, без тебя с ними разберусь!
– Так это твоя была кровь? – выпучилась Лариса. – Ничего себе…
– Ничего себе, ничего тебе! – передразнил Гурский. – Давай, шевелись, потом дожуешь. Не хватало еще, чтобы ахинея эта по всей больнице разлетелась, публику потешила.
– Димочка… – Лариса как-то нескладно, толчками встала, ухватилась за щеки. – Ты понимаешь… Ты ведь знаешь мою Антонину Ивановну, она добросовестнейший человек… И потом… И потом мы эту пробирку на областную станцию переливания крови отвозили, там перепроверили, все подтвердилось… Оттуда в спидовский Центр на иммуноблот… Ужас просто…
– Пробирки перепутать не могли?
– Исключено. – Выбежала из-за стола, схватила его за плечи, затрясла. – Ты только не бей сразу в колокола, слышишь? Не смей! Вдруг действительно какая-то нелепица, чего не бывает! К тому же, мне ли тебе объяснять, абсолютной гарантии ни один анализ дать не может, ни в ту, ни в другую сторону, какими бы надежными аппаратура и реактивы ни были! Езжай сейчас же в Центр, пусть землю носом роют, докапываются! Хочешь, я с тобой поеду, я там главного врача знаю?
– Обойдусь. – Гурский высвободился из ее рук, хмуро поглядел, словно она в чем-то провинилась перед ним. – Но ты, пожалуй, права, медлить в самом деле нельзя. Они ведь теперь не только за меня, за того пацана тоже возьмутся, родители его прознают… Ладно, будь, я, как вернусь, дам тебе знать. – И уже у самой двери задержался, попросил: – Никому ни слова, Ларка, никто еще не знает, одна Петровна моя, но та не выдаст. Хотя… – досадливо цокнул языком, – фамилия редкая, не Иванов-Петров, инициалы мои… Наверняка по богадельне твоей уже слушки поползли. Займись, пожалуйста, этим.
– Займусь, ты не беспокойся, – закивала Лариса и вдруг, порозовев, решилась: – Дим, ты только не заводись, мы же с тобой тыщу лет знакомы… И с тобой, и с Галой твоей… Мне-то, надеюсь, ты доверяешь? Ну, ничего у тебя такого… сомнительного… ни с кем не было? Всякое же с человеком случается, никто не застрахован… А о том, чтобы это Гала твоя могла… даже думать не хочу…
Он не ответил, посмотрел лишь свирепо и так дверью за собой грохнул – стекла зазвенели…
«Жигуленок» его стоял во дворе, возвращаться в отделение, встречаться с округлившимися глазами Петровны не манило; решил, что заявиться в спидовский Центр в халате будет даже сподручней, не придется объясняться с каким-нибудь тамошним привратным цербером. Но, уже садясь в машину, заметил, что выскочил в больничных тапочках, нужно было пойти переобуться. И оттого, что с самого начала сбои начались, не заладилось, настроение портилось еще больше.
Сказав перепуганной Петровне, что определенно в лаборатории что-то напутали или техника забарахлила, и надобно ему на часок отлучиться, кое в чем разобраться, Гурский убежал. В Центре он никогда не был, но знал, где тот находится, минут двадцать езды. Гнал, однако, машину так, точно от выгаданных минут что-то зависело. И непостижимей всего, что самая логичная, на поверхности лежавшая мысль о возможности заразиться от той оперированной им бомжихи почему-то не приходила ему в голову. Гаденькими пиявками присосались, изводили последние Ларкины слова. «А о том, чтобы это Гала твоя могла»… Гала, его Гала, подцепившая где-то – от одного этого «где-то» свихнуться можно – СПИД и наделившая им его… Впору было швырнуть машину на ближайший фонарный стол, чтобы раз и навсегда покончить с этим кошмаром… А еще удружил в этом году сентябрь едва ли не августовским зноем, душно, невыносимо душно было в кабине, не спасали сдвинутые до отказа стекла, врывавшийся в окна уличный воздух, такой же горячий и плотный, не приносил облегчения, отвратительно липла к телу одежда…
Главный врач Центра – Гурский не знаком был с ней, но пару раз видел на каких-то медицинских сборищах и несуразную фамилию Лайко помнил – к счастью, была «у себя». Гурский представился секретарше, сказал, что срочно должен поговорить с Ольгой Васильевной по неотложному делу. Секретарша, немолодая, худая пучеглазая женщина – Гурский автоматически отметил все наличествующие признаки базедовой болезни – отчего-то не воспользовалась селекторной связью, вошла в кабинет. Вернулась, попросила обождать пять минут: у Ольги Васильевны посетитель, скоро та освободится. Гурский глянул на часы, удостоверился, что сейчас тринадцать минут второго, суеверно посетовал на пресловутую чертову дюжину.
Обещанные пять минут растянулись – снова он с неудовольствием отметил это – на те же тринадцать. Томясь в ожидании, Дмитрий Глебович в несчетный раз обозревал оплывшую шею секретарши, чахлую, под стать ей, растительность в облупленных горшках на подоконнике, разномастные стулья вдоль стены, протертый до дыр линолеум. Сомневаться не приходилось, контора едва сводила концы с концами. Как-то плохо вязалось это с запечатлевшейся в его памяти Лайко – дородной, величавой, донельзя, за версту было видать, довольной собой. И еще обратил Гурский внимание, что за все время лишь дважды зазвонил телефон и никто не наведался в приемную. Впрочем, не до всего этого ему было, иные заботы одолевали. Наконец открылась кабинетная дверь, вышел насупленный низкорослый мужичок, Гурский вскочил со стула.