Печальным гимном той поры были гневные стоны самого чуткого поэта
эпохи, и особенно подчеркнуто тревожно звучал вопрос, обращенный
поэтом к народу:
Ты проснешься ль, исполненный
сил?
Иль, судеб повинуясь закону,
Все, что мог, ты уже совершил,
Создал песню, подобную стону,
И навеки духовно почил?
Неисчислимо количество страданий, испытанных борцами за свободу
творчества культуры. Но аресты, тюрьмы, ссылки в Сибирь сотен молодежи
все более разжигали и обостряли ее борьбу против огромного, бездушного
механизма власти.
В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков,
просидев почти два года в тюрьме, был сослан в Сибирь, пытался бежать из
ссылки и, пойманный, переведен куда-то в Туркестан; Иван Самгин тоже не
избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета;
двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны умер на этапе
по пути в Ялуторовск, в ссылку.
Весной 79 года щелкнул отчаянный выстрел Соловьева, правительство
ответило на него азиатскими репрессиями.
Тогда несколько десятков решительных людей, мужчин и женщин,
вступили в единоборство с самодержавием, два года охотились за ним, как
за диким зверем, наконец убили его и тотчас же были преданы одним из
своих товарищей; он сам пробовал убить Александра Второго, но, кажется,
сам же и порвал провода мины, назначенной взорвать поезд царя. Сын
убитого, Александр Третий, наградил покушавшегося на жизнь его отца
званием почетного гражданина.
Когда герои были уничтожены, они - как это всегда бывает - оказались
виновными в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди,
которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены
поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие
немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы
героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только
скомпрометировать.
Постепенно начиналась скептическая критика "значения личности в
процессе творчества истории", - критика, которая через десятки лет
уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, "белокурой
бестией" Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с
Спенсером, что "из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого
поведения", сосредоточивали силы и таланты свои на "самопознании", на
вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга
"наше время - не время широких задач".
Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу
зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, -
художник этот, в стране, где большинство господ было такими же рабами,
как их слуги, истерически кричал:
"Смирись, гордый человек! Терпи, гордый человек!"
А вслед за ним не менее мощно звучал голос другого гения, властно и
настойчиво утверждая, что к свободе ведет только один путь - путь
"непротивления злу насилием".
Дом Самгиных был одним из тех уже редких в те годы домов, где хозяева не
торопились погасить все огни. Дом посещали, хотя и не часто, какие-то
невеселые, неуживчивые люди; они садились в углах комнат, в тень,
говорили мало, неприятно усмехаясь. Разного роста, различно одетые, они
все были странно похожи друг на друга, как солдаты одной и той же роты.
Они были "нездешние", куда-то ехали, являлись к Самгину на перепутье,
иногда оставались ночевать. Они и тем еще похожи были друг на друга, что
все покорно слушали сердитые слова Марии Романовны и, видимо, боялись
ее. А отец Самгин боялся их, маленький Клим видел, что отец почти перед
каждым из них виновато потирал мягкие, ласковые руки свои и дрыгал
ногою.