Он
видел как-то не глядя. Входя в острог, он уже знал, что делаетсянадругом
конце его. Арестанты звали его восьмиглазым. Егосистемабылаложная.Он
только озлоблял уже озлобленных людей своими бешеными, злымипоступками,и
если б не было над ним коменданта, человека благородного ирассудительного,
умерявшего иногда его дикие выходки, то онбынаделалбольшихбедсвоим
управлением. Не понимаю,каконмогкончитьблагополучно;онвышелв
отставку жив и здоров, хотя, впрочем, и был отдан под суд.
Арестантпобледнел,когдаегокликнули.Обыкновенноонмолчаи
решительно ложилсяподрозги,молчатерпелнаказаниеивставалпосле
наказаниякаквстрепанный,хладнокровноифилософскисмотряна
приключившуюся неудачу. С ним, впрочем, поступали всегдаосторожно.Нона
этот раз он считал себяпочему-топравым.Онпобледнели,тихонькоот
конвоя, успел сунуть в рукав острый английский сапожный нож. Ножиивсякие
острые инструментыстрашнозапрещалисьвострога.Обыскибыличастые,
неожиданные и нешуточные, наказания жестокие; но так как трудноотыскатьу
вора, когда тот решится что-нибудь особенноспрятать,итаккакножии
инструменты быливсегдашнеюнеобходимостьювостроге,то,несмотряна
обыски, они не переводились. А если и отбирались, тонемедленнозаводились
новые. Вся каторга бросилась к забору и с замиранием сердца смотреласквозь
щели паль. Все знали, что Петров в этот раз не захочет лечь под розги ичто
майору пришел конец. Но в самую решительную минуту наш майор сел на дрожки и
уехал, поручив исполнение экзекуции другому офицеру."Самбогспас!"-
говорили потом арестанты. Что касается до Петрова, онпреспокойновытерпел
наказание. Его гнев прошел с отъездом майора. Арестант послушен и покорен до
известной степени; но есть крайность, которую ненадопереходить.Кстати:
ничегонеможетбытьлюбопытнееэтихстранныхвспышекнетерпенияи
строптивости.Часточеловектерпитнескольколет,смиряется,выносит
жесточайшие наказанияивдругпрорываетсянакакой-нибудьмалости,на
каком-нибудь пустяке, почти за ничто. На иной взгляд, можно даже назвать его
сумасшедшим; да так и делают.
Я сказал уже, что в продолжение нескольких лет я не видалмеждуэтими
людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думыосвоем
преступлении и что большая часть из них внутренносчитаетсебясовершенно
правыми. Это факт. Конечно, тщеславие, дурные примеры, молодечество,ложный
стыд во многом тому причиною. Сдругойстороны,ктоможетсказать,что
выследил глубину этих погибших сердец и прочел в нихсокровенноеотвсего
света? Но ведь можно же было, востольколет,хотьчто-нибудьзаметить,
поймать,уловитьвэтихсердцаххотькакую-нибудьчерту,котораябы
свидетельствовала овнутреннейтоске,острадании.