Ноэтогонебыло,
положительно не было. Да, преступление, кажется, не может быть осмысленнос
данных, готовых точек зрения,ифилософияегонесколькопотруднее,чем
полагают.Конечно,острогиисистеманасильныхработнеисправляют
преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших
покушений злодея наегоспокойствие.Впреступникежеострогисамая
усиленная каторжная работа развиваюттольконенависть,жаждузапрещенных
наслаждений и страшное легкомыслие. Но я твердоуверен,чтоизнаменитая
келейная система достигает только ложной,обманчивой,наружнойцели.Она
высасывает жизненный сок из человека, энервируетегодушу,ослабляетее,
пугает ее и потом нравственно иссохшую мумию, полусумасшедшегопредставляет
как образец исправления ираскаяния.Конечно,преступник,восставшийна
общество, ненавидит его и почти всегда считает себя правым, а его виноватым.
К тому же он уже потерпел от него наказание, а чрез это почтисчитаетсебя
очищенным, сквитавшимся. Можно судить, наконец, с такихточекзрения,что
чутьлинепридетсяоправдатьсамогопреступника.Но,несмотряна
всевозможные точки зрения, всякий согласится, что естьтакиепреступления,
которые всегда и везде, по всевозможным законам,сначаламирасчитаются
бесспорными преступлениями и будут считаться такимидотехпор,покамест
человек останется человеком. Только в острогеяслышалрассказыосамых
страшных, о самых неестественных поступках, осамыхчудовищныхубийствах,
рассказанные с самым неудержимым, с самым детски веселым смехом. Особенно не
выходит у меня из памяти один отцеубийца. Он был из дворян, служил ибылу
своего шестидесятилетнего отца чем-то вроде блудного сына. Поведения онбыл
совершенно беспутного, ввязался в долги. Отец ограничивалего,уговаривал;
но у отца был дом, был хутор, подозревались деньги, и - сын убил его, жаждая
наследства. Преступление было разыскано только через месяц. Сам убийца подал
заявление в полицию, что отец его исчез неизвестно куда. Весь этот месяцон
провел самым развратным образом. Наконец, в егоотсутствие,полициюнашла
тело. На дворе, во всю длину его, шла канавка для стока нечистот,прикрытая
досками. Тело лежало в этой канавке. Оно было одето и убрано,седаяголова
была отрезана прочь, приставлена к туловищу, а подголовуубийцаподложил
подушку. Он не сознался; был лишен дворянства, чина исосланвработуна
двадцать лет. Все время, как я жилсним,онбылвпревосходнейшем,в
веселейшемрасположениидуха.Этобылвзбалмошный,легкомысленный,
нерассудительный в высшей степени человек, хотя совсем не глупец. Яникогда
не замечал в нем какой-нибудь особенной жестокости. Арестанты презиралиего
не за преступление, о котором не было и помину, а за дурь,зато,чтоне
умел вести себя. В разговорах он иногда вспоминал о своем отце. Раз,говоря
со мной о здоровом сложении, наследственном вихсемействе,онприбавил:
"Вот родитель мой, так тот до самой кончины своей не жаловался нинакакую
болезнь".