Зная характер горных рек, Емзынак, ловко отталкиваясь шестом, проскочил валун выше по реке, и плот, подхваченный быстрым в этом месте течением, выскочил на прибрежную гальку. Следом за ними вышли отряхивающиеся от воды лошади.
Вторая партия, не имея опыта переправы через быстрые реки, замешкалась на середине реки, упустив драгоценное время. Видя, что плот сносит ниже валуна, где течение с рёвом устремлялось в сторону порогов, они отчаянно пытались выправить направление на единственно правильный путь – обойти выше каменной глыбы и причалить к берегу, как это сделали первые.
– Давай, мужики, навались! – кричал Кузьма, отчаянно работая веслом.
– Ещё маленько поднажми! – упираясь шестом, приободрял товарищей Степан.
Ниже же по течению пристать к берегу не было никакой возможности: невысокий скалистый берег тянулся далеко вниз, да к тому же саженей в пятидесяти реку перекрывали острые камни порога, грозящие разбить в щепки любое средство переправы.
И так, изо всех сил борясь с усилившимся в этом месте течением, казаки сумели отвоевать несколько саженей вверх по реке. Валун не казался уже таким маленьким и безобидным, как виделось с того берега. Бурный поток подхватил плот и, повернув несколько раз вокруг своей оси, с силой выбросил его переднюю часть на гладкую поверхность валуна в пяти-семи саженях от берега. Казаки вцепились в брёвна плота и оказались по пояс в воде пенящегося потока, омывающего с двух сторон валун.
– Сейчас вам верёвку кинем, после чего спускайтесь – здесь не так глубоко, – прокричал с берега Тархан. Емзынак смотал кольцом верёвку и ловко бросил конец прямо в руки Степану, а другой – привязал к лошади.
– Я плавать не умею! – закричал Фёдор, глядя на стремительный поток воды.
Степан, подхватив его под мышку, а другой рукой держа верёвку, прыгнул в бурлящую стремнину. Кузьма с Ефимом, ухватившись за конец, последовали за ними. Плот, освобождённый от тяжести груза, соскочил с валуна и стремительно помчался по реке; через мгновение послышался треск ломаемых о камни порога брёвен.
Емзынак повёл лошадь от берега и чуть вверх по течению, так что спасаемые шли к берегу немного наискось – это не давало потоку сбить их с ног и унести вслед за плотом. Глубина здесь хотя и доходила до груди, но сила течения постоянно окатывала их с головой, заставляя каждый раз глубоко набирать воздух.
Оказавшись на берегу, все четверо с облегчением вздохнули.
– Ой, Господи, – стуча зубами, не верящим взглядом окинул Фёдор бурлящий поток. – Не думал, что живым до берега доберусь.
– Эх, а я бы сейчас баньке обрадовался! – вздрагивая от холода, мечтательно произнёс Ефим.
– Да-а, наши сегодня в крепости, наверное, уже затопили. Суббота – банный день, – подхватил Кузьма.
– А давайте, я вам здесь баньку излажу?! – сочувственно глядя на промокших товарищей, предложил Илья. – Всё одно и одежду просушить надо, куда идти не обсохнувши.
Казаки недоверчиво посмотрели на Илью, но всё же единодушно поддержали его предложение. Только Емзынак, не понимая, чему это радуются промокшие до нитки русские, сидел на большом камне и задумчиво глядел на бирюзовые воды Катуни.
Илья подыскал подходящее место – сразу за галечным берегом река образовала карманы, небольшие, обрамлённые огромными камнями заводи, похожие на естественные купели. Натаскав поближе к ним сухого соснового хвороста, он распалил большой костёр и, пристроив рядом длинную перекладину, развешал на неё мокрую одежду товарищей, рассевшихся возле огня после холодного купания.
Отыскав молоденькую берёзку, он нарезал длинных тонких веточек, из которых связал несколько веников, воткнув в них для аромата кустики душицы, после чего принялся за сооружение бани: положил в костёр крупную гальку, подбросил дров, а когда камни раскалились и дрова прогорели, убрал головёшки и плеснул воды, чтобы с паром улетела вся сажа. С помощью товарищей водрузил над пышущими жаром камнями палатку, захваченную в дорогу на случай дождя и, зачерпнув ведро воды, поставил его у входа.
– Ну вот, баня готова! Берите веники, и можно париться, а мы после вас!
Казаки подхватили банные принадлежности, резво заскочили в палатку, и через мгновение оттуда уже слышались хлёст веников, покряхтывание, покрикивание и шипение поддаваемой на раскалённые камни воды.
Вдоволь попарившись, они ныряли в расположенные рядом купели, залазили на обрамлявшие их валуны и, растянувшись на тёплых камнях, подставляли тело под ласковые лучи дополуденного солнца, после чего вновь возвращались в палатку продолжить банную процедуру.
Илье пришлось проделать то же самое в одиночестве: Тархан из солидарности с братом отказался от бани. Усевшись рядом с Емзынаком, он с грустью глядел на стремительные потоки Катуни, изредка перебрасываясь с ним словами…
Надев высохшую одежду и напившись запашистого травяного чая, казаки навьючили лошадей и двинулись в путь. Не доходя до реки Семы, они повернули на юг – в направлении перевала Дьял-Менку.
Горы здесь были невысокими, кое-где поросшими лиственницей и сосной. Обширные долины, лежащие между горами, пересекались многочисленными мелкими речушками, по берегам которых встречались заросли малины, чёрной и красной смородины. Такие преграды не составляли особых трудностей для путников. Продвигаясь через невысокие перевалы, спускаясь в долины с широкими лугами и перелесками лиственниц, переходя через горные потоки, они после полудня добрались до верховьев небольшой речушки Сенгужер. Здесь, на лесной полянке, и решили передохнуть и пообедать… Только собрались разжечь костёр, как отдалённый хруст веток со стороны реки заставил их замереть: лошади забеспокоились, стали фыркать и бить копытами.
– Ну-ка, Фёдор, тихонько проберись, разведай, что там. Может, какой маньчжурский дозор? Ведь, по рассказам Емзынака, недалече они уже где-то, – кивнул в сторону подозрительного шума Кузьма. – Оно так поспокойней будет…
Фёдор, пригнувшись и прячась за деревьями, пошёл к реке. Тихо пробираясь сквозь кустарники, стараясь не наступать на попадающиеся под ногами ветки, он вскоре вышел на небольшую поляну, обрамлённую зарослями малины. Сочные красные ягоды гроздьями свисали с веток.
«Ух-ты! Сколько её здесь, прямо сама в рот просится!» – чуток остолбенел он перед кустами.
Сорвав одну ягодку, затем другую, он и не заметил, как увлёкся. Забыв про всё, Фёдор горстями стал отправлять сочные ягоды в рот. Только вдруг он почувствовал, что не один здесь, а ещё кто-то наслаждается вкусной малиной. Подняв глаза, он с ужасом увидел менее чем в сажени от себя огромного медведя, который, подняв одной лапой ветку, слизывал с неё спелые ягоды.
Фёдор обомлел от страха, на лбу выступили капельки холодного пота, ноги стали непроизвольно подгибаться. Ему показалось, что чудище косит на него недобрыми глазами. Ужас парализовал его мысли.
Перестав жевать и не сводя испуганных глаз со зверя, он медленно отступил назад. А затем, скорее подчиняясь инстинкту самосохранения, чем осмысленным действиям, опустился на колени, задом выполз из кустов малины и в два прыжка пересёк отделяющую его от леса поляну. Подгоняемый чувством страха, что зверь вот вот нагонит его, он, очертя голову, кинулся через лесную чащу к стоянке отряда.
Фёдор выбежал с перепуганным лицом на поляну, где его поджидали товарищи, и стал опасливо озираться назад. Ему всё ещё мерещился хруст ломаемых веток бегущего следом за ним зверя. Только что пережитое чувство страха не оставляло его: казалось, что медведь вот-вот появится следом. Тяжело дыша и не в силах сказать ни слова, он только и делал, что открывал рот, как рыба, вытащенная из воды.