Медленно, но уверенно я шел на поправку. Как-то, разговаривая со своей сиделкой, я признался, что не могу вспомнить своего лица, на что старушка заохала и на все мои просьбы принести зеркало, отвечала отказом или ссылалась на неотложные дела. Но, в конце концов, поддавшись моим уговорам, она принесла осколок зеркальца и поднесла к моему лицу. В первое мгновение я ничего не понял. На меня смотрели два удивленных глаза и все. И больше ничего. Потом я сообразил, что вся голова моя, как и тело, было обмотано белыми бинтами. Я лежал спеленатый, словно новорожденный младенец и только узкая полоска давала доступ к внешнему миру двум усталым серо-голубым глазам. Баба Груня убрала осколок от моего лица. Увиденное ошеломило меня и больше я не пытался себя рассмотреть.
Время шло. Прошлое постепенно возвращалось ко мне. Обрывками, кусками, крупинками. Словно листы, вырванные из книги, я связывал свое прошлое в единое целое. Я уже отчетливо видел свой дом, друзей, свою неугомонную тетку Алевтину, которая вырастила и воспитала меня. Армейские наряды и работу в автопарке.
Я явно видел то, что когда-то было со мой, но всякий раз в моих воспоминаниях два темных пятна и бесконечный огонь.
Время шло. С меня понемногу стали снимать бинты. Я начал ходить. Первый раз меня хватило на то, чтобы встать у кровати. Но онемевшие от длительного лежания ноги не повиновались мне и голова, поднятая на непривычную для нее высоту, закружилась. Я упал. Не знаю, что бы было со мной, если бы вовремя не окажись под рукой баба Груня.
Баба Груня – мой ангел-хранитель. Она проводила со мной почти все свое время. Я ей рассказывал о своем прошлом. Она внимательно слушала и просила рассказывать еще. И я рассказывал. Она слушала молча, терпеливо, качая головой в такт моим словам. О себе рассказывать баба Груня не хотела. И на все мои расспросы только отмахивалась.
– Да что там рассказывать! – и переводила разговор на другую тему.
Время шло. Я уже ходил по палате и начал даже выходить в коридор. Бинты с моего тела окончательно сняли. Но на лице по-прежнему оставалась уродливо-смешная маска. На все мои вопросы, когда снимут остальные бинты, врач отвечал, что скоро. И мне оставалось только ждать.
От бабы Груни мне удалось выведать, что пару месяцев назад я попал в какую-то аварию. Слово катастрофа, как мне объяснили потом, старушка просто не могла выговорить. Я стал осознавать, что за огонь пылал в моих видениях. Но два темных пятна до сих пор оставались для меня загадкой. Пока…
Однажды я стоял у окна и смотрел, как весна уверенно утверждалась на земле, напрочь стирая следы минувшей зимы. Под окнами раскинулся большой яблоневый сад, укутанный белым снегом душистых цветков. Словно гигантские одуванчики, стройными рядами тянулись деревья до кованой ограды, за которой кипела, лилась и бурлила далекая от меня жизнь.
Вот я заметил возле ограды одну пару – мать и маленькую девочку, которая, прислонившись к железным прутьям ограды, показывала пальцем на белоснежные хлопья цветущих яблонь. Слов не было слышно, но было понятно, что ей хотелось оторвать одну чистую, благоухающую ароматом весны веточку. Мать упорно тянула ее за руку прочь от ограды. И вдруг…
– Оля, ну куда ты пропала? – раздался в коридоре визгливый голос.
На меня вновь навалилась серая пелена. Голова закружилась, и я стал проваливаться во мглу. Чтобы не упасть, я ухватился за подоконник.
– Боже мой! Оля, Оленька, Олька! Как же я мог забыть? Олька, доченька моя! Наташа! Милая, родная, ненаглядная моя! – мозг лихорадочно заработал, возвращая сознанию, казалось, навсегда утраченные лица.
Подскочила баба Груня.
– Сынок, тебе плохо?
– Да нет, баба Груня, мне хорошо, – я пытался улыбнуться. – Я вспомнил, вспомнил.
Прилив радости, казалось, сейчас перехлынет через край и разнесет меня на миллиарды осколков.
– Да ты присядь! – суетилась нянька, проводив меня в палату. – Присядь, сынок.
Бережно, словно я был из стекла, она опустила меня на кровать.
– Я вспомнил! Баба Груня, я вспомнил! – голос мой дрожал. – Дочка, баба Груня. У меня есть дочка – Олька. И жена – Наташа. Как же я их мог забыть?
– Ну и хорошо! Ну и молодец, – нянька ласково гладила меня словно маленького по голове своей сухонькой рукой. – Вот. Видишь, вспомнил. А ты мне не верил.
Баба Груня заплакала:
– А ты не верил!
Слезы навернулись у меня на глазах. Мне хотелось сейчас, сию минуту рвануть домой к своим ненаглядным, своим родным, своим любимым. Хотелось петь, плясать, раскинуть в стороны руки, прыгнуть и словно птица взлететь и так лететь вверх до самого солнца. Хотелось крикнуть на весь мир, во все горло:
– Я вспомнил! Вспомнил!
Но до этого было еще очень далеко.
***
На следующее утро я проснулся от легкого прикосновения. Кто-то тряс меня за плечо. Я приоткрыл глаза. Надо мной склонился мой лечащий врач, которого в больнице все называли по отчеству – Семеныч. Рядом с ним стояла молоденькая медсестра в халатике, который еле прикрывает ее ноги. Где-то в уголке палаты притаилась баба Груня.
– Ну вы и спите молодой человек, – улыбнулся Семеныч. – Двенадцатый час, а он спит, как младенец.
Я пытаюсь подняться, но врач жестом останавливает меня.
– Ну что? Домой хочется? – и, не дав мне ответить, продолжает. – Знаю, что хочется. Скоро уже. Совсем скоро.
– Когда?
– Ну не сегодня, конечно, – протянул Семеныч. – И не завтра. Но недельки через две-три, я думаю, будет можно. Если, конечно, будешь себя хорошо вести.
– Спасибо, доктор.
– Да мне за что? – врач кивнул в сторону бабы Груни. – Ты вот ей скажи спасибо. Если бы не она…
Доктор многозначительно покачал головой. Затем что-то пробормотал медсестре и они вышли. Я опустил ноги на пол.
– Что значит, если будешь себя хорошо вести? – недоуменно спросил я у бабы Груни.
– Не знаю, – пожала плечами старушка, принимаясь за свои привычные дела.
Плеснула воды на пол и резкими, уверенными движениями стала растирать ее тряпкой. Я, чтобы не мешать ей, слез с постели и вышел в коридор, подошел к распахнутому настежь окну.
Весна набирала полную силу. На деревьях уже проблескивали первые брызги нежной зелени. Отцветшие яблони жалобно роняли на землю нежные лепестки. Я жадно вдохнул еще сыроватый, но уже довольно теплый и свежий весенний воздух и не торопился выдыхать. Вот так бы набрать полную грудь апрельского аромата и не дышать, пока все тело не пропитается запахом свежей зелени, яблоневых цветов и душистого ветерка.
– Столяров! – послышалось сзади.
Я выдохнул и обернулся. За спиной стояла медсестра с кучей карточек, бланков, тетрадок в руках.
– Столяров! – резко бросила она. – Зайдешь сначала в процедурный, а затем в перевязочную.
Сказала и спешно засеменила, стуча каблучками по каменному полу. Я неохотно поплелся в процедурный кабинет. Все как обычно. Уколы, измерения, записи. Никаких слов. Никаких чувств. После процедур я направился в перевязочную. В коридоре я встретил бабу Груню. Та как-то хитро и многозначительно подмигнула мне. Я в ответ пожал плечами. В перевязочной никого не было. Я собрался уходить, как в кабинет вошли Семеныч и сестра.
– Уже здесь? – спросил он. – Молодец. Вот, Зиночка, вам прямой пример воспитанности и дисциплинированности. Не то, что некоторые.
Последняя фраза относилась, скорее всего, к самой Зиночке, потому что она тут же залилась румянцем и опустила глаза.
– Ну-с, – Семеныч присел на стул напротив меня. – Будем лишать вас удовольствия.
– Какого удовольствия? – не понял я.
– Будем снимать с вас эту маску, – врач описал рукой круг возле лица. – Зиночка, начинайте.
Внутри меня что-то екнуло, дрогнуло, и сердце заколотилось все быстрее. «Почему я так волнуюсь, словно школьник на экзамене? Все же хорошо. Все нормально. Так и должно быть. Это значит, что я скоро буду дома. Рядом со своими родными и любимыми. Это значит, что я скоро увижу своих Ольку и Наташу. Глупое сердце! Радоваться надо, а ты боишься!»