– Витя, ты живой? – первой отреагировала на перформанс Наташа.
– Не дождетесь! – вскочил, как ошпаренный поросенок, и начал бегать вокруг накренившегося стола. – Это попытка переворота! Политическое убийство!
Скатерть, шлейфом платья невесты, тянулась за ним. Потом наступил закономерный итог: он запнулся за скатерть и вновь рухнул на землю.
– Я этого так не оставлю! Урою!!! – лысый метеор кинулся в дом. – Всех возьму за хоботы! Вы мне сейчас ответите! Я ужас, летящий на крыльях ночи!
– Витя! – бежала следом супруга. – Витя, одумайся!
Гости опасливо сбились в кучку и жужжали как взбудораженный ночными медокрадами улей.
Из дома выскочил отец, сжимая в руках ружье.
– Молитесь теперь, падлы городские! – вскинул ружье кверху и жахнул дуплетом в бездонное-синее летнее небо, испуганно смотревшее на творящееся безумие. – Смерть пришла ваша! Победитель темных сил – Костромин!!! От винта!!! Зигзаг, ко мне!!!
Испуганные гости кинулись через ограду из толстых горизонтальных жердей в сад. Колька Лобан, черный пиджак на котором сидел, как на барсуке седло, смущенно и неуверенно улыбаясь, шел к отцу.
– Зигзаг, от винта!!! – надрывался тот. – Покажем городским буржуям, где раки зимуют!!! Наших бьют!!!
– Витя, не надо, не надо, Витя! – визжала мачеха, прыгая вокруг него, как Моська вокруг слона. – Это же твои родственники! Это уважаемые люди!
– Коля, не позорь перед людьми! – схватила мужа за рукав пришедшая в себя Лобаниха. – Не вмешивайся, это семейное дело.
– Семейное? – неуверенно улыбнулся Колька и зарядил в торец пробегавшему мимо дяде Володе. – Неча наших забижать.
Дядя рухнул на мягкую землю и свернулся в позе зародыша, видимо, думая, что будут бить ногами. «Повисло напряженное, гнетущее молчание», – как пел классик. Гости убегали, дядя корчился на земле, Лобан и Лобаниха смотрели на него, папаша тупо стоял и смотрел на ружье.
– Забыл, как оно открывается, – сказал, неуверенно глядя на меня.
Я осторожно приблизился.
– Там рычаг надо сдвинуть, – посоветовал Лобан, примериваясь, стоит ли пнуть поверженного.
– Давай, помогу, – сказал я папаше. – Дай, я открою.
Он доверчиво протянул оружие.
– Одни только дети меня понимают, – густые мутные слезы обильно покатились по сморщенному яблоку лица. – Только они не бросили, не предали, у-у-у-у.
Папенька притянул меня и, крепко обняв, уткнулся тяжелым скользким лбом в мое плечо, давясь неразборчивыми рыданиями и обдавая запахами перегара, горчицы, хрена и сгнившей капусты.
– Успокойся милый, все хорошо, – угрем вклинилась между нами Наташа. – Ты просто устал. Сейчас поспишь, и все наладится. Влад, помоги отвести отца в спальню.
Я передал ружье осторожно подошедшему Пашке, который сразу же начал носиться с ним по двору и кричать «Пиф! Паф!», направляя в сторону запуганных гостей, а мы с мачехой повели отца в дом.
– Первоапрельский капустник вам в задницы, – обернувшись на крыльце, выкрикнул папаша. – Маруся еще вернется!!!
– Пошли, милый, пошли, – ворковала Наташа. – Поспишь, протрезвеешь, и Маруся обязательно вернется.
Тот перестал упираться и пошел с нами. Довели его до спальни и уложили на кровать.
– Выйди, смерд, мне надо оказать мужу интимную помощь, – распорядилась мачеха.
Я вышел на улицу. Гости робко стояли в саду, переминаясь с ноги на ногу, как первоклассники, захотевшие писать на торжественной линейке, и боялись лезть через ограду обратно. Лобан, подняв дядю Володю, сидел и пил с ним «мировую» за перекошенным столом.
– Ты на Владимирыча не серчай, – приговаривал Лобан, обняв потерпевшего. – Мужик он хороший, с пониманием. Ну, выпил, с кем не бывает? Да?
– Да, – соглашался побитый горожанин, искоса глядя на кулаки Кольки.
– А так он хороший. Мы с ним столько всего наворотили, когда он в плаще чкался. До сих пор нас вспоминают, только что песни не складывают. Ты не серчай, что в грызло тебе приложил, я же за дело, а то приехали тут с городу и распоряжаетесь. Нехорошо это.
– Нехорошо, – покорно соглашался приехавший, – не к месту приехали.
– Все в порядке. Витя просто не может простить «бывшей» гнусной измены, – объяснила гостям вернувшаяся Наташа. – Продолжайте веселье. Влад, Паша, несите еду! Пить будем, гулять будем!
Мы поправили покосившийся стол, и гости продолжили пьянствовать, время от времени косясь в сторону крыльца. Только через три дня орава Краснополевых, пожрав все как саранча, покинула наш дом. Городские дикари умудрились засрать всю дорожку к туалету, а территория за баней была завалена использованными презервативами. Права была деревенская склочница бабка Максиманиха, говоря:
– Все городские давно промеж собой поперетрахались!
И они еще пытались учить нас, деревенских тупиц, культуре!
Папаша пришел в себя, но первое время его было не узнать. Почти не пил, во всем помогал новой супруге. Изредка чистил хлевы и колол дрова, кормил свиней и собак. Вплоть до того, что по осени перебирал вместе с Наташей картошку.
– Не гнушаюсь я физической работы, – так заявлял он.
При матери такого ни разу не было.
Перестал именовать себя борцом со злом и уткой по найму. Даже начал заниматься с моими самодельными гирями, сделанными из двадцатидвухкилограммовых блинов от штанги. Я взял ручки от пружинных блоков комплекса и пару цепей. Продел цепи в блины и с помощью больших болтов закрепил ручки на цепях. При жиме или толчке такой «гири» довольно сильно разбивались плечи и предплечья, и я постоянно ходил с синяками, но не жаловался.
Правда, через пару недель ему это надоело, и папаша к атлетической гимнастике охладел.
– Мне и секса вполне хватает для нагрузки, – похотливо ухмыляясь, заявил он. – Это вам с Пашкой энергию девать некуда. Как говорится, еще вся сила в яйцах.
– Это как, сила в яйцах? – заинтересовался любознательный Пашка. – Как у Кощея?
– Молод еще, не поймешь. У тебя еще все спереди, – по-жеребячьи восторженно ржал папаша. – Выдумает же, как у Кощея. Балбес, честное слово, балбес.
Тут позволю себе небольшую диатрибу. Да, мало кто сейчас знает, что такое честный крестьянский труд. Мне же крестьянский труд знаком отнюдь не понаслышке. Мы, деревенские дети, честно работали в поте лица, по завету Божьему, зарабатывая на хлеб свой насущный. В ныне порядком подзабытые времена дети в сельской местности рано приучались к тяжелому, честному и праведному труду.
Лично я начинал знакомство с крестьянским трудом с чистки навоза в свиных и коровьих хлевах. Грязное, дурно пахнущее, но правильное и необходимое дело, надо вам заметить. Возможно, именно поэтому я и стал честным ассенизатором. Как знать, как знать. Навоза за двумя коровами и четырьмя свиньями немало образовывалось. Так что пару-тройку часов в день с вилами и совковой лопатой в руках приходилось активно вдыхать запах побочного продукта животноводства. Зато я знал, как мясо на столе появляется, в отличие от нынешнего молодого поколения, морально и физически искореженного придуманным заокеанскими гордецами фаст-фудом.
Позже, под руководством незабвенного деревенского мудреца, которому измышленный Шолоховым дед Щукарь и в подметки не годился, деда Феогнида20, освоил косу. Не такая уж это и легкая наука – косить. Это вам не на коньках раскормленным тазом пошло вилять, низменности и стадности зомбированных бандерлогов, запланированных «золотым миллиардом» на принесение в жертву, потакая. Тут необходима истинная праведность, Божье слово и доброта.
Повзрослев и физически окрепнув, всё лето проводил в совхозе, зарабатывая деньги для семьи. Так что никакого всесоюзного пионерского лагеря «Артек» и прочих в глаза не видел. Сначала на току работал. Работа не простой была. Стоишь и на жаре весь день зерно к сортировкам подкидываешь широкой деревянной лопатой.