Париж под ливнем, здания времен Османа,
На речке баржа или под зонтом
Мужчина с женщиной…»
«Да знаю я Кайеботта», – сказал Евгений.
«Вот это да! Ты всё на свете знаешь!»
Что ж, поневоле выдала Татьяна
Всю мелкость своей темы без обмана.
Но всё ж, стараясь сгладить впечатление,
В подробности ненужные пустилась:
Ведь в умозрительном своём труде
О силе жидкости в работах Кайеботта —
Воды проточной, иль дождя, иль речки —
Она стремилась противопоставить
Его предметную манеру – той мазне,
Какой прославились его великие собратья,
Слюнявой, вязкой и слащавой.
Говорить больше не о чем. На душе погано.
«Следующая – Библиотека имени Франсуа Миттерана».
Оба выходят из вагона. Входят на эскалатор. Бедная Татьяна
Левую ногу неловко загородила правой —
Чтоб не было видно стрелки на колготках.
Ох. Как неуклюже.
Спросила будто случайно:
«Так похороны твои недалеко?»
«Нет. Да успею. Пройдусь пешком».
Задумчив Евгений.
На лбу появились лёгкие морщинки;
А ведь их не было когда-то,
Хотя она и могла их предвидеть,
Ведь помнит, какой это был юный сноб, вечно всем недовольный.
Он в юности отчаянный был спорщик
И мировой скорбью полон.
Она ж мечтам предпочитала предаваться
И плыть по воле волн.
И вдруг она спрашивает у самой себя, уж не влюблена ли она в него до сих пор.
«А классно пересечься так, случайно», —
Сказал на эскалаторе Евгений.
Миллион вопросов можно тут задать —
Ни одного не задаёт Татьяна;
О чём же мысль её? Как не влюбиться?
Да чёрта с два! Боится оступиться
Иль за ступеньку шарфом зацепиться:
Недавно показали по ТВ
Про случай страшный: некто, обмотавши шарфом шею,
Так, чтоб конец болтался до земли,
Вступил на эскалатор, не заметив,
Как злополучный шарф застрял в ступеньках;
И шарф пижона насмерть удавил.
«Оставишь мне свой номер?» «Да. Конечно!»
Звонит ему с мобильного. Он – ей;
Нет, телефон за десять лет не изменился.
Нет, её номер у него не сохранился.
«А как там Ольга?» – он спросил лениво,
Когда проталкивались сквозь толпу.
«Прекрасно. Знаешь, у неё две дочки».
«Вот малышу прекрасные кузины!»
Историю со значком она уже позабыла.
Но подвернулся случай объяснить ему, в чём дело: «Знаешь, я совсем не беременна. Просто прицепляю это, чтобы мне уступали место в метро…»
Евгений от души расхохотался,
Сам удивился такому лёгкому смеху;
Вдруг показалось ему на секунду,
Что он – не он, а подснежник, крокус,
Тот цветок, что пробивает зимнюю ледяную корку
И жадно вдыхает морозный чистый воздух.
Кто не смеялся так, тот вовсе не жил.
«Я говорил себе, что ты слишком молода для такой ответственности».
«Мы всегда чувствуем себя слишком юными для ответственности».
Таков Татьяны был ответ…
«До конца поездки храните билет!»
Вздохнувши словно про себя,
Татьяна говорит: «Ах да,
А под рукою ни фреда…»
«А где ж он, Фред?»
«Ну, то есть нет поблизости френда,
А я продлить забыла проездной билет».
«И где же Фред?»
«Его придумала я только что, в вагоне».
«Так Фреда нет в природе? Ну и ну!»
«Сама не знаю, что несу сегодня».
Смущённо предлагает ей Евгений,
как будто снова им двенадцать лет:
Пройти вдвоём, обнявшись, через турникет, —
Тогда не надо предъявлять билет.
«Давай ты впереди». Татьяна ненароком
Прижалась слишком тесно…
тут тряхнуло током
Обоих… что? уж не судьба ли? Нет, —
Ехидный им попался турникет,
Ведь каждый в шерстяное был одет.
Вот вышли из метро, и тут Татьяна
Втыкает свой просроченный билет
В непритязательную городскую икебану
Обычной урны:
Среди окурков сигарет
И фантиков от недоеденных конфет.
И ветром улица врывается в их души,
Тем самым, что всегда меж четырех
Библиотечных башен
Резвится – даже в августовском пекле,
Когда весь город плавится и тлеет как уголь,
Он уличные лестницы трясет немилосердно.
И тогда кажется – четыре эти высотки
Вызов бросают аэродинамическим аксиомам:
Что же это – чудо или архитектора причуда?
А как брюзжат, как ворчат все прохожие:
Это что же, на что же похоже,
Будто впрямь торнадо, о Боже,
И невдомёк этим снобам,
Как с ветром-озорником хорошо небоскрёбам,
Как он в пинг-понг с ними весело играет,
Как девчонкам юбчонки задирает,
Как азартно из листвы осенней
Рисует на тротуаре картины, которых нет вдохновенней.
Но так устроен мир – и, как ни жаль,
Что радость для одних, другим – печаль.
Идут Евгений и Татьяна,
Бушует ветер-озорник.
Как смотрят друг на друга странно!
Как странно взгляд отводят вмиг!
Так продолжать они могли бы долго,
Когда б не встретился им новый персонаж:
Высокий
И, наверное, красивый,
Как бывает красив холодный мрамор,
Или кора деревьев;
Властного вида,
Чувственный,
Быть может,
Если чувственны объятия зелёной кроны
И мускулистых седоватых туч.
Эту красоту треснувшего минерала,
Красоту материи грубой,
Пугающую и притягательную,
Эдмунд Бёрк[3] назвал бы «возвышенной».
«Татьяна, что за чудо, что за тайна!
Неужто вы!
Как я хотел сегодня встретить вас случайно
И здесь, средь нашего излюбленного круга…»
«Хочу я моего представить друга:
Научный мой руководитель
Классный препод…»
Совсем уж неохота говорить с ним
Что за бред
«Месье Лепренс искусствовед!
Учёности и кладезь и носитель.
Импрессионисты – вот его конёк!
Уж в них он дока среди док».
Как губы розовы её
И от мороза трескаются больно
О эта ямочка на подбородке
Хватит всё довольно
а прядь кошачьей шерсти на кашне
малиновом
Что ж это? Я смотрю подобно ротозею
«Великий человек!
Курирует музеи…»
Татьяна с ним – ого-го ну и пара
«…так долго изучал
Наследье Ренуара…»
Какой рюкзак она таскает каждый день
Конспекты книги доверху набит и ей не лень?
«До тонкости он знает Кайеботта.
И наша с ним совместная работа…»
Один Евгений толком никого не знает отчего-то
«…и переписку он читал Дега…»
Ух ты Дега
Всё балеринки да бега
А мне плевать
Да вашу мать
Но надо бы принять участье в разговоре
Сказал тогда Евгений: «Не могу я спорить,
Но вы напомнили мне, что и я, как все,
Бывало, заходил в музей д’Орсе…
Как жаль, что вас я там не встретил…»
Тут подлетел бродяга ветер,
Взъерошил волосы Татьяны,
Копною бросил прямо ей в лицо,
И она, вся подставившись ему,
Улыбнулась
Ослепительно,
Белоснежно,
Нежно.
«Что сегодня поделываете, дорогая Татьяна?»
Евгений видит её зубы: ровные, словно перламутровые.
Раньше у неё таких не было.
Подожди, —
Ведь тогда она носила брекеты?..
Когда это? Десять лет прошло… а сколько же ей было?
Четырнадцать!
Не может быть!.. Неужто!..
В четырнадцать-то ты была ещё набросок!..
Вы поглядите только на Татьяну эту!
«…читаю Валери
По вашему совету…»
Как изменились зубы, волосы, а кожа как свежа!
Её другую помнит он: но та была подросток,
Как плохо с ней тогда я обошёлся,
Вот как полезно вспоминать былое,
Казавшееся ясным…
И вдруг его как будто осенило:
А самому-то сколько тогда было?
О чёрт! Семнадцать. Псевдовзрослый парень —
Вот кем он был. А много ль перемен
Во мне с тех пор…
Фантастика! Семнадцать!
Бывает ли вообще семнадцать лет?
Такого возраста в природе нет.
Его придумали для седовласых старцев,
Чтоб утешались, в зеркало смотря,
И вспоминали, как вились густые кудри,
И воскрешали то былое-призрак:
«И нам, и нам когда-то было
Семнадцать…»
Нет, не было, и никогда, и никому на свете.
И тут Евгений кое-что заметил…
«Вам – помогу всегда я.
Это – свято».
Велеречив великий чел, ума палата,
Заоблачный и неземной, как Бёрк,
И тем странней такая прыть…
«Я ум и свежесть вижу
В ваших рефератах…»
Неужто сам её он хочет закадрить?
Да, несомненно – ведь и он заметил,
Какую шутку разыграл с её головкой ветер,
Улыбку, перламутр зубов.
«…и мне не терпится
Послушать ваш доклад…
В четверг ближайший он назначен?
Как я рад».
Лишь четверть часа, как её Евгений встретил,
Забыв о ней на целых десять лет, —
Но он уж твёрдый хочет знать ответ:
А не было ль чего меж ней и этим…
Кому так улыбается Татьяна?
Ревнив Евгений, как боец из «Талибана»,
Иль муж крутой – из тех, что в час полночный