Никаких попыток ухватить сделанное ты не производишь, просто смотришь и радуешься, и я не знаю больше ни одного маленького ребенка, который не ухватил бы игрушку и не смял её обратно в бесформенный комок. Так поступают все дети, сразу хватают то, что им понравится, стремясь присвоить, но в тебе этого свойства нет.
Приезжая к нам ты играла одна в игру, которую в моем детстве мы называли «игрой в дом». Устраивался дом, варилась еда, сервировался стол. Игра в дочки-матери требует наличие хотя бы ещё одного человека, а в дом можно играть одной.
Ты создавала уют, доставала из серванта шкатулки, кофейный сервиз, разливала по чашкам чай, и нужно было делать вид, что пьешь из пустых чашек. Из шкатулок доставались кольца и серьги, тоже раскладывались вокруг чашек, присутствовали салфеточки вязаные ещё твоей прапрабабушкой, в общем, красота.
Всю эту красоту ты или убирала обратно, или оставляла как есть, в разобранном виде, но никогда, ни разу, за все годы ты не попросила взять что-то с собой, унести, присвоить себе.
Захватчицей чужого ты не была ни в коем случае, но и в полном отсутствии чувства собственности обвинить тебя невозможно: со своими вещами, сколько их у тебя не было бы, ты не желала расставаться ни в коем случае.
В квартире наблюдалось обилие всяческих игрушек и утомляло окружающих. Я иногда утаскивала парочку медведей или зайцев на дачу, чтобы когда вы туда приезжали, вам было чем поиграть, и каждый раз, с неизбежностью, приехав на дачу, ты забирала их с собой обратно. Убедить тебя, что и дача тоже твой дом и пусть игрушки и здесь живут, было невозможно.
У тебя года в четыре появилась любимая собачка по прозвищу «Синичка», странная, конечно, кличка для пёсика, но это было твоё решение.
Ты приезжала к нам с Синичкой, спала с ней, она заменяла тебе «ладико», и ты дружила с собачкой несколько лет. А потом подленькая Радка утащила Синичку и отгрызла ей носик.
Бог ты мой, сколько было тут слез! Просто Ниагарский водопад.
Собаку мы наказали, а что толку? Я приклеила нос обратно, но это было уже не то.
Огорченная твоим непомерным отчаянием, я нарисовала Синичку пастелью. Нос пририсовала такой, какой он был ещё до того, как Радка его отгрызла.
Ты долго кричала, что Синичка не похожа; я вставила рисунок в рамку, положила на стол, и сказала:
– Как хочешь, хочешь, бери, хочешь нет.
Уезжая, ты забрала рисунок с собой, повесила его на стену в новой квартире, где он и висит до сих пор.
Спустя год, летом, ты приехала на дачу уже с новым любимцем, Лёвушкой.
Или это всё-таки был не лев, а медведь?
Ну не сердись, не сердись…
Первые высказывания
Вы с Настей приехали к нам.
Настя залезла на дерево, ты беспокоишься, сестра не на месте, но сказать, Настя, слезай, ты не можешь, кричишь:
– Нана, Нана, – и протягиваешь к Насте руки, а потом пальчиком указываешь на землю:
– Тут, тут, – повторяешь ты.
И всё ясно, Настя должна быть там, куда указывает палец.
Мы с тобой вдвоем. Родители со старшей сестрой укатили, может, в Вену, а может быть, в Прагу.
Каждое утро, едва открыв глаза, ты просишься гулять.
– «Кач, кач», – говоришь мне.
– Соня, скажи «качаться», – отзываюсь я.
– Да, – соглашаешься ты. – «Кач, кач».
И мы качались до умопомрачения, и никак не удавалось тебя увести от этих качелей.
Осень, мы идем куда-то вдоль дома. Ты у деда на руках, обнимаешь его за шею. Ты зовешь деда Леля, так у тебя выговаривается Леша, а меня Ойя. Настя – просто Нана.
– Леля моя, – говоришь ты, крепче обнимаешь деда и смотришь сверху вниз на меня с Настей, чтобы мы не отобрали.
Пауза. Раздумье. Понимаешь, что придется делиться.
– Ойя Нанина.
– Папа моя, – думаешь ты дальше.
– Мама, – Нанина.
– Понятно, – реагирую я. – Что получше, себе, похуже, сестре.
Знакомство с дачей
Зимой, в конце 99 года мы купили дом в деревне « Малая Чёрная», сейчас это место идет под названием: «Ближняя дача», а тогда была просто дача.
Старая изба, кровля провалилась, но не текла, пол был из широких досок толщиной сантиметров шесть, но в полу были щели, из которых дуло.
Тем не менее, мы с Лешей, обрадованные приобретением, почти каждые выходные мотались на дачу, а после Нового года и тебя решили прихватить.
Схватили младшенькую и увезли, а родители хоть и сомневались в разумности такого поступка, возражать не стали.
Печка была старая, дымила, изба была большая, топить надо было часов пять, чтобы стало тепло.
Мы приехали к вечеру, и топили, топили, топили,
Ты хотела спать, а я всё щупала промерзшее сидение дивана, ждала, когда оно прогреется, чтобы можно было тебя уложить, без риска простудить.
Диван был старомодный, небольшой, с откидными валиками, высокой спинкой и полочками для расстановки слоников и других фарфоровых изделий: мебель моего детства.
Наконец тебе надоело ждать, ты улеглась на диван, с моей точки зрения недостаточно прогретый, мы укрыли тебя старым верблюжьим одеялом, которое досталось нам вместе с домом. Закрывшись «ладиком», так назывались остатки от светлого детского одеяла, под которым ты сосала пальцы, ты спокойно уснула. Ладико тогда ещё не было остатками в полном смысле слова, это потом будут сначала половинка, потом четверть, а потом какие-то ветхие обгрызенные лохмотья и, когда к шести годам они совсем развалятся, ты окончательно откажешься от детской привычки сосать пальцы, Но это всё впереди.