Джеффри посмотрел в окно, увидел, как староста вышел из школы, пересек двор и скрылся за воротами. Перевел взгляд на спальный корпус – более скромный, чем главное здание. Спросил себя: сколько времени осталось? Наверное, надо позвонить жене. Вот только что сказать? Снял телефонную трубку, помедлил, глядя на клавиатуру, и нажал «0».
– До конца дня ни с кем меня не соединяйте, Элейн. Накопилось много бумажной работы.
Джеффри откинулся на спинку кресла и снова посмотрел в окно: во дворе играли мальчики. За время его работы в школе мало что изменилось. Мир вокруг стал другим, но здесь, в старинных стенах, служивших напоминанием о прошлом, все еще жили не стертые веками драгоценные, полные глубокого смысла традиции и обычаи.
Школьный день катился по привычной, давно накатанной колее – Джеффри занимался бумагами, пытаясь, насколько возможно, навести порядок в канцелярских делах, однако мысли постоянно возвращались к лежавшей в ящике стола роковой книге. Он всегда тщательно скрывал свои наклонности, понимая, что огласка разрушит педагогическую карьеру. Всеми уважаемый директор действительно любил свою работу и не мог допустить, чтобы люди узнали, какие чувства внушают ему эти мальчики. Почти тридцать лет Джеффри Стоун отдал школе, и за все годы не случилось ни единой неприятности.
Примерно за час до окончания занятий неудержимо захотелось как можно быстрее уйти. К этому времени шум в классах обычно заметно усиливался, а на последней перемене коридоры наполнялись гамом: дети, с утра строго соблюдавшие дисциплину, уставали и забывали о правилах. Но вот наконец школьный день завершился, и в учебном корпусе наступала долгожданная тишина. Пансионеры возвращались в жилое здание, а приходящие ученики садились в автобусы и разъезжались по домам.
Джеффри достал книгу и провел ладонью по обложке. Прикосновение, словно старый добрый друг, разбудило воспоминания. Дрожащие пальцы прошлись по заголовку «Das Geschenk»[1]. Он открыл книгу и начал читать. Без практики немецкий язык утратил живость, но содержание отлично сохранилось в памяти. Твердо веря в старинную мудрость, Джеффри когда-то купил этот том, обнаружив на пожелтевших страницах историческую перспективу, глубокое проникновение в суть собственного «состояния» и ценные советы о том, как преодолеть природу. Старинная книга представляла собой библиографическую редкость. Чтобы разыскать ее, а тем более приобрести, требовалось немало усилий и денег. Но все же кто-то не пожалел ни сил, ни средств, и Джеффри точно знал, кто именно. В свое время этот том помогал найти ответы на мучительно сложные вопросы: почему он такой, какой есть; почему непременно должен находиться среди стремительно взрослеющих мальчиков-подростков; почему от одного лишь запаха женщины его бросает в дрожь.
Летние сумерки опустили легкое полупрозрачное покрывало, и Джеффри открыл ноутбук, не сомневаясь, что остался в здании один: к этому времени расходились даже уборщицы. Не желая пользоваться школьной сетью, подключил мобильный модем и зашел на закрытый сайт с фотографиями. Прежде чем набрать пароль, еще раз прислушался: тихо. На экране появились ряды папок с указанием возраста, а в каждой в алфавитном порядке перечислялись имена: Джейсон, Маркус, Роберт… Любимые ученики директора школы. Нет, мистер Стоун не принадлежал к беспечной компании глупцов, хранивших опасные улики на жестких дисках. Действовал умно, осторожно, а за безопасность секретного сайта платил немалые деньги. Он попытался открыть первую папку с именем «Дэниел», однако Сеть неожиданно запросила дополнительный пароль – ничего подобного никогда не происходило. В панике Джеффри принялся лихорадочно «дергать» другие файлы, но ни один не поддавался. Хотел стереть, уничтожить… ничего не получилось. Об этих фотографиях не знал ни один человек на свете – не подозревали даже сами мальчики. Кому же удалось разоблачить его тайну и каким образом злоумышленник сумел заблокировать доступ к секретной информации?
Внезапно Джеффри осознал, что непроизвольно напевает одну старую мелодию, и замолчал. Однако музыка – едва слышная, но оттого не менее знакомая – доносилась откуда-то из глубины здания. Сердце замерло. Все, роковой миг настал. Вдохновенная тема Малера – печальная даже в лучшие времена – сейчас звучала, подобно погребальному колокольному звону, и провозглашала конец, предначертанный судьбой еще несколько десятилетий назад.
Джеффри открыл дверь и выглянул в коридор. Музыка долетала из большого зала. Он двинулся на звук: с каждым шагом мелодия становилась громче и мучительнее. Симфония отлично сохранилась в памяти, а сегодняшний день наполнился тоской по давним временам, сожалеть о которых вряд ли следовало. По тем временам, когда он осознанно причинял тяжкую боль. Музыка и тогда воплощала благоговейный ужас и трепет перед грядущим событием, а теперь мелодии прощания предстояло стать его последним земным впечатлением – разумеется, не случайно.
Джеффри открыл двойную стеклянную дверь и поморщился от нестерпимо громкого звука. На сцене стоял стул, а над ним висела петля. Слева возвышался стол, покрытый красной бархатной скатертью – почти церемониальной в своей торжественности, – а на столе ждал превосходный черный лакированный ящик. Музыка внезапно оборвалась. Возникла давящая, звенящая тишина.
– Привет, старина, – раздался незнакомый мужской голос. Что ж, так и должно быть: мальчик повзрослел.
– Чего ты хочешь?
– Речь не о том, чего я хочу, а о том, что должно произойти.
– Но почему именно сегодня? Прошло много времени… – Джеффри боялся обернуться и взглянуть на собственную гибель.
– Неужели не помнишь, какой сегодня день? Миновало восемнадцать лет. Ровно восемнадцать лет с тех пор, как я узнал, что ты за чудовище. – Голос звучал медленно, уверенно, твердо. Конец надвигался совсем не так, как Джеффри представлял.
– Думаешь, я повешусь? Напрасно. – Он взглянул на петлю.
– Не думаю, а знаю, – прошептал невидимка с такой несокрушимой убежденностью, что сомнений не осталось.
– Тебе придется заставить меня. Останутся свидетельства, улики. Будет ясно, что это не самоубийство, – в панике возразил Джеффри, с каждым словом все глубже ощущая собственную жалкую беспомощность.
– Так или иначе, а сегодня ты умрешь. Было бы приятнее изобразить самоубийство, но вполне подойдет и забавный вариант.
– Не посмеешь!
– Еще как посмею! Не сомневайся. Я там был, помнишь? И видел твое состояние. Видел тошноту.
– Но ты не сможешь ничего доказать. Кто тебе поверит?
– Фотографии говорят сами за себя. Мои, сделанные много лет назад, да и все последующие. Вижу, ты убрал из раздевалок фото- и видеокамеры. Испугался, что кто-нибудь догадается о твоей любви к мальчикам?
– Откуда тебе известно о камерах?
– Давно за тобой наблюдаю. Поставил на твой компьютер отмычку, чтобы следить за каждым нажатием клавиши, каждым сайтом, каждым паролем, и письмом. А несколько недель назад установил виртуальную частную сеть и с тех пор могу не только наблюдать, но и контролировать.
Джеффри медленно приблизился к столу, понимая, что в ящике может оказаться все, что угодно, но не смея надеяться на такую милость, как пистолет. Он чувствовал, что человек стоит рядом, за спиной – так, что можно протянуть руку и дотронуться. Захотелось схватить ящик, размахнуться и ударить негодяя по лицу. А если он ошибается и в действительности расстояние не настолько мало? Что тогда сделает убийца? Нет, рисковать нельзя.
– Я не прикоснулся ни к одному из них, – прошептал Джеффри, чувствуя, как отвратительно звучит оправдание.