- Пробовал. Они не понимают даже того, что едут в поезде.
- Какой-то бред получается, - сказал Андрей. - Пассажиры не понимают того, что едут в поезде. Услышал бы тебя кто-нибудь.
- Но ведь они и правда этого не понимают. Как они могут понять то, что и так отлично знают? Они даже стук колес перестали слышать.
- Да, - сказал Андрей, - это точно. Это я на себе почувствовал. Я, когда в ресторан зашел, еще подумал - как тихо, когда нет никого.
- Вот именно. Тихо-тихо. Даже слышно, как ложечка в стакане звенит. Запомни, когда человек перестает слышать стук колес и согласен ехать дальше, он становится пассажиром.
- Нас никто не спрашивает, - сказал Андрей, - согласны мы или нет. Мы даже не помним, как мы сюда попали. Мы просто едем, и все. Ничего не остается.
- Остается самое сложное в жизни. Ехать в поезде и не быть его пассажиром, - сказал Хан.
Дверь в тамбур распахнулась, и вошел проводник. Андрей узнал своего соседа по столику в ресторане - только теперь он был в фуражке, а его китель с петлицами, на которых серебрились какието скрещенные молотки или разводные ключи, был расстегнут на выпуклом животе, и виднелась вязаная малиновая жилетка, надетая поверх форменной черной рубахи. Он рассеянно крутил вокруг ладони веревку с символом своей должности - ключом, маленьким никелированным цилиндром с крестообразной ручкой, который использовался в качестве кастета при общении с пьяными пассажирами или для открывания бутылок. Проводник тоже узнал Андрея, широко улыбнулся и приложил три сложенных щепотью пальца к козырьку.
- Чего это он скалится? - спросил Хан, когда проводник скрылся в вагоне.
- Так. За столом разговорились. А что делать, если это опять случится?
- Что? - спросил Хан. - Ты про проводника?
- Нет. Если я опять стану пассажиром.
- Надо просто перестать им быть, и все. Это со всеми нами иногда бывает.
- Что значит - со всеми нами? Нас что, здесь много?
- Я думаю, да, - сказал Хан. - Должно быть много, только мы друг друга не знаем. Раньше точно было много.
- Скажи, а от кого ты про все это первый раз узнал?
- Не знаю, - сказал Хан, - я их не видел.
- Как это? Как ты мог что-то узнать от тех, кого ты не видел?
- А вот так, - сказал Хан, и Андрей понял, что тот не собирается дальше развивать эту тему.
- Ну а где они сейчас? - спросил он.
- Я думаю, что они там, - сказал Хан и кивнул за окно, где плыло бесконечное поле, заросшее травой, по которой, как по воде, шли волны от ветра.
- Они умерли?
- Они сошли. Однажды ночью, когда поезд остановился, они открыли дверь и сошли.
- По-моему, ты что-то путаешь, - сказал Андрей. - «Желтая стрела» не останавливается никогда. Это все знают.
- Послушай, - сказал Хан, - опомнись. Пассажиры не знают, как называется поезд, в котором они едут. Они даже не знают, что они пассажиры. Что они вообще могут знать?
Как только Андрей открыл дверь, он понял, что в его вагоне что-то произошло. У входа в одно купе стояло несколько человек в темных костюмах; плакала пожилая женщина в черной шали. Радио не работало, зато из купе, где жил Авель, неслась тягостная музыка: играл маленький магнитофон. Андрей вошел к себе.
- Что случилось? - спросил он Петра Сергеевича.
- Соскин умер, - сказал Петр Сергеевич, откладывая книгу. - Сейчас похороны.
- Когда это?
- Вчера ночью. К Авелю теперь очередника подселяют.
- Вот он чего такой мрачный был, - сказал Андрей и посмотрел на книгу, которую читал Петр Сергеевич. Это был Пастернак, «На ранних поездах».
- Да, - сказал Петр Сергеевич, - верно. Не получилось у него. Он сюда брата хотел переселить.