Рукидержа сзади,а головыопустив,пошла
колонна, как напохороны. И видно тебе только ноги у передних двух-трех, да
клочок земли утоптанной,кудасвоиминогамипереступить.Отвремени до
временикакой конвоир крикнет: "Ю--сороквосемь!Руки назад!", "Бэ --
пятьсотдва! Подтянуться!"Потом ионирежекричать стали: ветер сечет,
смотреть мешает. Им-тотряпочкамизавязыватьсянеположено.Тоже служба
неважная...
В колонне, когда потеплей,все разговаривают -- кричи не кричи на них.
А сегодня пригнулись все, каждый за спину переднего хоронится, и ушли в свои
думки.
Думаарестантская -- и та несвободная, все к тому ж возвращается,все
снова ворошит:ненащупают ли пайкувматрасе? всанчастиосвободят ли
вечером? посадят капитана или не посадят? и как Цезарь на руки раздобыл свое
белье теплое? Наверно, подмазал в каптерке личных вещей, откуда ж?
Из-за того, что без пайки завтракал и что холодное все съел, чувствовал
себя Шухов сегоднянесытым. Ичтобы брюхо незанывало, естьнепросило,
пересталон думатьолагере, стал думать,какписьмо будетскоро домой
писать.
Колонна прошла мимо деревообделочного, построенного зэками, мимо жилого
квартала (собиралибаракитоже зэки, аживут вольные),мимо клуба нового
(тоже зэки всЈ, от фундамента до стенной росписи, а кино вольные смотрят), и
вышлаколоннавстепь, прямо против ветраи против краснеющеговосхода.
Голый белый снег лежал до края, направо и налево, и деревца во всей степи не
было ни одного.
Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в немШуховправона два
письма.Последнее отослал он в июле, аответ на него получил в октябре.В
Усть-Ижме, там иначе был порядок, пиши хотькаждый месяц. Дачего в письме
напишешь? Не чаще Шухов и писал, чем ныне.
Из домуШуховушелдвадцать третьегоиюнясорокпервогогода.В
воскресенье народизПоломни пришел от обедни и говорит: война. ВПоломне
узналапочта, а в ТемгенЈве ниу кого довойны радионе было. Сейчас-то,
пишут, в каждой избе радио галдит, проводное.
Писать теперь-- чтов омутдремучий камешкикидать. Что упало, что
кануло -- томуотзыва нет.Не напишешь,вкакой бригаде работаешь, какой
бригадир утебяАндрей ПрокофьевичТюрин.Сейчасс Кильдигсом, латышом,
больше об чем говорить, чем с домашними.
Да иони два раза в год напишут-- жизни их не поймешь.Председатель
колхоза-деновый-- такон каждый год новый,ихбольше года недержат.
Колхоз укрупнили --так его и раньше укрупняли, а потом мельчили опять. Ну,
еще кто нормы трудодней не выполняет -- огороды поджали до пятнадцати соток,
а кому и подсамый дом обрезали.Еще, писала когда-то баба, былзаконза
норму ту судить и кто не выполнит -- в тюрьму сажать, но как-то тот закон не
вступил.
ЧемуШухову никак не внять, это пишет жена, с войныссамойни одна
живая душа в колхоз не добавилась: парни все и девки все, кто как ухитрится,
но уходят повально илив город на завод, или наторфоразработки.