.. к тюремной камере, кишевшей насекомыми.
- В Испании?
- В Северной Америке.
- И все же давайте рискнем в третийраз. Тюремные камеры здесь чистые.
Водка уменя в гостинице,тут вам не подадут ни капли... А вы романтик?-
спросил он немного погодя.
-Для меня это- непозволительная роскошь. Полиция хватает романтиков
чаще, чем всех прочих.
- Насчет полиции можете несколько месяцев не беспокоиться.
- Да, верно. Трудно сразу привыкнуть к этому.
Мы пошли к Меликову в гостиницу, но скоро мне стало там невмоготу. Я не
хотел пить, не хотел сидеть среди потертого плюша, а комната у Меликова была
совсем маленькая.Менятянулоещеразвыйти на улицу, слишкомдолгоя
просиделвзаперти. ДажеЭллис-Айлендбылтюрьмой-пустьсравнительно
благоустроенной,новсеже тюрьмой.ЗамечаниеМеликоваотом,чтов
ближайшие два месяца можно не бояться полиции, не выходило у меня из головы.
Два месяца - поразительно долгий срок!
- Сколько я еще могу гулять? - спросил я.
- Сколько хотите.
- Когда вы ложитесь спать?
Медиков небрежно махнул рукой.
-Не раньшеутра.Уменя сейчас самаяработа.Желаетенайти себе
женщину? В Нью-Йорке это не так просто, как в Париже. И довольно рискованно.
- Нет. Я просто хочу побродить по городу.
- Женщину легче найти здесь, в гостинице.
- Мне она не нужна.
- Женщина нужна всегда.
- Только не сегодня.
- Стало быть, вы всежеромантик, - сказал Меликов. - Запомните номер
улицы иназваниегостиницы. Гостиница"Ройбен". ВНью-Йоркелегко найти
дорогу: почти все улицы пронумерованы, только немногие имеют название.
Совсем как я. И я сталномером, который носит случайное имя, мелькнуло
у меняв голове.Какаяуспокоительнаябезымянность;имена приносили мне
слишком много неприятностей.
Ябесцельношелпо этомубезымянному городу.Грязные испарения его
поднималиськ небу. Ночьюэто был мрачный огненныйстолп, днем - белесый,
как облако. Похоже,что именнотакГосподьБог указывал в пустыне дорогу
первомуплемениизгнанников, первымэмигрантам.Яшел сквозь бурю слов,
шума,смеха, криков, которыеглухобилисьо мои барабанныеперепонки, я
слышалгул, не улавливая его смысл. Послепогруженной вомрак Европы люди
казались мне Прометеями- вот потный детина в сполохах электрического света
протягивает из дверей магазина руку, увешанную полотенцами и носками, умоляя
прохожих купить его товар;вот повар жарит пиццу на огромной сковородке,а
вокругнего такилетаютискры, будтооннечеловек, анекое древнее
божество.Я непонималчужуюречь,потому отменяускользалипочти
символический смысл пантомимы. Мне казалось, будто все происходит на сцене и
передомнойнеповара, незазывалы, не продавцы, амарионетки,которые
разыгрывают неведомую пьесу; я одинв ней не участвую и угадываю лишь общий
ее смысл.