Егоещеназывали"вкругах"--
Громокипящий Петр! Пережевывая остатки "Земляничного", Цецилия поймаласебя
по крайнеймере на трех грехах: во-первых,вступила в контакт сочередью,
хоть изарекалась никогдаэтогонеделать;во-вторых,подумала о Петре
Румянцеве не как о враге народа, а простокак об очень порядочном теоретике
марксизма-ленинизма; в-третьих, подумала онемвочень далекомпрошедшем
времени, "был", как будто вошедший под эти своды уже не вполне и существует,
а значит, и он, ее любимый, ее единственный свет в окне, ее мальчик, как она
всегда его мысленно называла, тоже не вполне существует, если не...
К окошку она подошла совсем незадолгодо закрытия. Тамсидела женская
особь в гимнастерке с лейтенантскими петлицами.
-- Фамилия! Имя! Отчество! Статья!Срок! -- прогаркала она с полнейшим
автоматизмом.
--ГрадовКириллБорисович,58-8и11,десятьлет,--трепеща
пробормотала Цецилия, просовывая в окошко свой кулек.
-- Громче! -- гаркнула чекистка.
Онаповторилагромчелюбимоеимясомерзительнымнаростом
контрреволюционной статьи. Чекистка захлопнула окошко: так полагалось, чтобы
не видели, какимобразом производится проверка. Потянулисьсекунды агонии.
Менее чем через минуту окошко открылось, кулек был выброшен обратно.
-- Ваша посылка принята быть не может!
--Какжетак?!--вскричалаЦецилия.Белаякожа еенемедленно
вспыхнула, веснушки придали пожару дополнительно будто потрескивающего огня.
-- Почему?! Что с моим мужем?! Умоляю вас, товарищ!
--Никакойинформацией не располагаю. Наводите справки, где положено.
Незадерживайтесь,гражданка!Следующий!--бесстрастноипривычно
прогаркала чекистка.
Цецилия совсем потерялаголову, продолжала выкрикиватьчто-тосовсем
уже не подходящее к моменту:
-- Какже так?!Мой муж вообще ни вчемневиноват! Он скоро будет
освобожден! Пойдет на фронт! Я протестую! Бездушный формализм!
--Проходите, гражданка! Не задерживайтедругих!--вдруг резко, со
злостьюпрокричал сзади голос молодой женщины,чторыдала утром по поводу
"осуждениябезправапереписки".Очередьзашумела,сзадинадавливали.
Цецилиясовсем ужепотеряла голову, схватиласьзаполкупередокошком,
пыталась удержаться, визжала:
-- Он жив! Жив! Все равно он жив! На зло вам всем!
На шум подошел один издвухдежуривших удверей брюхатыхсержантов,
ухватил шумящую еврейку за оба плеча, рванул, оттащил от окна.
Былоуже совсемтемно,когда Надежда Румянцева выбралась из тюремной
приемной, итоже ни с чем,вернее, с тем же, счемпришла,-- с пакетом
продуктов для мужа.
Проклинаяпро себя"коммунистическую сволочь" (вчерашняякомсомолка,
став жертвой режима, и не заметила, как быстро докатилась до белогвардейских
словечек), она потащилась к трамвайной остановке и вдруг увидела в маленьком
скверике сидящую на скамье, расплывшуюся в полной прострации Цилю Розенблюм.