Стоп!
Я почти разозлился на себя за невозможность сосредоточиться, и в следующий момент у меня получилось: на кратчайший отрезок времени, две-три секунды, не осталось ничего, кроме зажатого в руке мягкого стебля и меня, этот стебель держащего и о нем думающего.
– Слабый, – сказал я с некоторым удивлением.
– Совершенно верно, – подтвердил брат Пон. – Оставь его. Вот другой предмет.
В руке у него оказался камень, серый, неровный, с кулак размером.
– Велик ли он? – спросил монах.
– Нет конечно.
– А если сравнить с этим? – и брат Пон посадил на камень черного муравья: тот поводил усиками, но убежать не стремился.
– То велик, – признал я.
– Прочен ли?
– Прочен, – вновь согласился я.
Брат Пон аккуратно снял муравья, уложил камень перед собой, а в руке у него оказались щепка и банка с водой.
– Куда прочнее, чем этот кусок древесины и тем более жидкость, – проговорил он. – Однако… – щепка вошла в щель на боку камня, булькнула полившаяся на нее вода, – несколько раз повторить процедуру, и камень разлетится на куски.
– Ну да, все опять относительно, – сказал я.
– Верно, – монах улыбнулся. – Но мы ведем себя так, словно объекты вокруг нас наделены некими абсолютными качествами, долговечностью или мимолетностью, красотой или уродством, крепостью или слабостью, размером или его отсутствием. Так? Вспомни. Я уже не говорю о таких совершенно субъективных определениях, как «вкусный» или «полезный», а ведь обычный человек считает абсолютными и их. Вспомни.
Я задумался.
Ну да, брат всегда удивлялся, когда меня не впечатляло его любимое мороженое, я же поражался, как ему могут нравиться такие неинтересные девушки – ни уму ни сердцу. Огромный и тяжелый внедорожник, само впечатление надежности – не больше спичечного коробка, если окажется на пути не успевшего затормозить трамвая, а тот ничтожен по сравнению с локомотивом; нефтяной танкер, чудовищная громадина, покажется крошечным рядом с каким-нибудь небоскребом Нью-Йорка или Эмиратов.