Я слышала, что, пока мы будем оставаться в становье, нам никто не причинит вреда. Считается, что это священная земля, и даже беззаконники не осмеливаются заходить на нее из страха, что на них падет проклятье. Но тогда что же заставляло девушек покидать эту безопасную обитель? Быть может, им не давало покоя переполнявшее их волшебство… и именно оно заставляло их поступать глупо? Какова бы ни была причина, некоторые из нас вернутся в округ Гарнер только в виде содержимого склянок – однако это еще достойная смерть. Когда наши тела возвращаются в склянках, с клеймами наших отцов, это не так чудовищно. Намного, намного хуже не вернуться вообще. Одни говорят, что во всем виноваты мстительные призраки, другие утверждают, что все дело в воздействии тамошних диких мест – что в таком окружении девушки сходят с ума и кончают с собой. Но если наши тела не найдут, позор падет на наших сестер – и их изгонят в предместье. Я смотрю на играющих Пенни и Клару и думаю о том, что, живая или мертвая, я непременно должна вернуться в округ Гарнер – должна вернуться ради них.
По мере того как проходят часы и исчезают закуски и напитки, напряжение внутри церкви начинает ощущаться так сильно, что его можно чуть ли не пощупать. Мне хочется верить, что мы сумеем стать другими, но, оглядываясь по сторонам, я вижу, как женщины сравнивают длину своих кос – и это те самые женщины, которые с удовольствием смотрят на то, как таких же, как они, мучают и казнят, которые грызутся и интригуют, лишь бы обрести высокий статус. И я невольно думаю: а что, если мужчины правы? Что, если мы и вправду более ни на что не способны? И без ограничивающих нас запретов порвали бы друг друга на куски, точно свора бродячих собак?
– Несут покрывала, несут покрывала! – кричит наконец миссис Уилкерсон и звонит в колокол. Слышится глухой звон, девушки начинают щипать себя за щеки и отчаянно топать ногами.
Двери церкви распахиваются, все внутри нее задерживают дыхание, и воцаряется такая глубокая тишина, словно на пороге стоит сам Господь Бог.
Первым порог переступает расчувствовавшийся отец Кир – стен. Когда он накидывает покрывало на голову дочери, та сквозь прозрачный газ обводит взглядом нас всех, дабы удостовериться, что каждая задыхается от зависти при виде ее удачи. Она не просто обрела покрывало – она обрела его первой. Это честь.
За нею покрывала получают Джессика и Дженна. Меня это не удивляет – и та и другая всячески приманивали к себе противоположный пол с тех самых пор, когда им стукнуло восемь лет. Я не завидую юношам, попавшим в расставленные ими силки.
В церковь входит мистер Фентон, его лицо красно то ли от выпитого эля, то ли от переполняющих чувств, а может и от того и от другого сразу, но, когда я вижу, как нежно он накидывает покрывало на голову Гертруды, я не могу не радоваться за нее. Каким-то образом, несмотря ни на что, она утерла нос им всем.
Отцы невест входят в церковь один за другим, держа на вытянутых вперед руках газовые покрывала, и по мере того как они накидывают их на головы дочерей, я все ближе и ближе подхожу к своей цели – к такой жизни, которой хочу для себя сама.
Но тут в церковь входит и мой отец, неся перед собой покрывало, словно это теленок, родившийся мертвым, и меня охватывает такое чувство, будто внутренности мои потрошат тупым ножом.
– Не может быть… – Я, шатаясь, отступаю назад, но толпа женщин снова выталкивает меня вперед, словно приливную волну.
Сквозь застилающую глаза пелену слез я смотрю на матушку. Она явно удивлена не меньше, чем я сама, и ее тоже шатает, но она, быстро овладев собой, ухитряется гордо вздернуть подбородок и устремляет на меня суровый взгляд, приказывающий мне вести себя благонравно.
В лицо хлынет кровь, но отнюдь не от смущения. Меня обуревает ярость, я вне себя. И, когда я гляжу на остальных девушек, зная, что ради покрывала каждая из них могла бы пойти на все, даже на убийство, я не могу не испытывать чувства вины.
Как такое могло произойти? Я не сделала ровно ничего, чтобы привлечь к себе одного из женихов, – напротив, я нарочно отталкивала их, насмехаясь над любым парнем, который выказывал ко мне интерес.
Я смотрю на своего отца. Но он упрямо глядит только на покрывало.
Я напрягаю память, лихорадочно соображая, кто бы это мог быть, и тут до меня доходит – Томми Пирсон! В животе разверзается пустота, когда я вспоминаю, как нынче утром на рынке он орал мне вслед, как смотрел на меня, говоря, что любит норовистых баб. Я ищу глазами миссис Пирсон и вижу, что она по-прежнему разглядывает меня и в глазах ее читается жгучий интерес.
Кирстен глядит на меня с чуть заметной улыбкой, и я думаю: неужто она знала… неужто за этим стоит Майкл? Сегодня он защищал Томми, уверял, что тот не так уж плох. Не он ли уговорил Томми подарить мне покрывало, чтобы тем самым спасти от работы на полях? Он сказал, что хочет одного – того, что будет лучше для меня. Неужто он считает, что я заслуживаю такого, как Томми?
Накидывая на мою голову покрывало, отец по-прежнему не может посмотреть мне в глаза. Уж кто-кто, а он понимает, что для меня это означает медленную и мучительную смерть.
Я умею изображать всякие чувства: от огорчения до безразличия – но я никогда не думала, что придется приклеивать к своему лицу выражение счастья.
Дрожащими руками отец опускает покрывало на мои полные ярости глаза.
Сквозь прозрачный газ я окидываю взглядом остальных и вижу на их лицах зависть, слышу шепотки.
Выходит, в этой игре я была шальной картой.
Мне суждено стать женой.
Просто потому, что этого захотел один из парней.
Глава 7
Пока родители ведут меня домой, мои младшие сестренки порхают вокруг, называя имена всех парней и пытаясь понять по лицу отца, кто из них даровал мне покрывало, но он и бровью не ведет. В соответствии с традицией, я не могу узнать имя будущего мужа до завтрашнего утра, до того, как он подымет мое покрывало во время церемонии прощания. Но я уже сейчас знаю, кто он. Я до сих пор чувствую на себе липкий взгляд Томми Пирсона так явственно, словно это гнойная сыпь.
Муж.
Когда я мысленно произношу это слово, подгибаются ноги, но родители только крепче сжимают мои локти и тащат меня за собой, пока я снова не начинаю идти сама.
Я чувствую себя зверьком, попавшим в капкан, мне хочется плеваться и вопить, но я не могу отдаться этому порыву, ведь тогда меня изгонят, и позор падет на моих младших сестер. Мне надо держать себя в руках, пока мы все не окажемся за закрытыми дверьми, но даже там, в нашем доме, я должна буду следить за своим языком. Да, кое-чему отец нас обучил, но если меня изгонят из округа именно сейчас, не пройдет и двух недель, как на мой след выйдут беззаконники – и тогда мне конец.
Когда мои старшие сестры уходят в свои дома, а младших матушка отправляет в постель, я впервые за несколько месяцев остаюсь один на один с отцом – и сразу же вспоминаю, как в тот летний вечер видела его в аптеке.
Я изо всех сил стискиваю лестничные перила, словно желая, чтобы и они испытали боль.
– Как ты мог это допустить? – шепчу я.
И слышу, как он сглатывает.
– Я знаю, это не входило в твои планы, но…
– Зачем тогда ты научил меня всем этим штукам? Показал, каково это – быть свободной, и для чего? Теперь я стала такой же, как они.
– Как бы мне хотелось, чтобы так и было.
Его слова ранят в самое сердце, но я не сдаюсь.
– Ты хотя бы сделал попытку меня отстоять? Ты же мог сказать, что у меня еще не было месячных или что от меня плохо пахнет… хоть что-то в этом духе!
– Поверь мне, по поводу тебя было немало возражений, но твой жених уже все решил.
– А Майкл хоть пытался его отговорить или же он сам все подстроил? Скажи хотя бы это.
– Моя милая дочь, – говорит он, касаясь ладонью моей щеки, и от этого успокаивающего прикосновения мне делается тошно, – мы хотим только одного – того, что будет лучше для тебя. Есть участь и похуже.