Капитан Лещинский осмотрелся вокруг, проверяя, прибыла ли его следственная группа, но Бродяка нигде не было видно. Он махнул рукой Яблонскому, чтобы тот осмотрел труп. Патологоанатом в белом халате и с черной сумкой в руке подошел к палатке.
– Обрати внимание на левый висок девушки и скажи, что ты об этом думаешь, – сказал капитан. Патологоанатом молча вошел в палатку. Он вышел спустя несколько минут.
– Похоже на удар тупым предметом, несколько ударов. Преступник ударил несколько раз в одно место. Узнаем больше, когда она попадет ко мне на стол. Что касается времени смерти, прошло не менее двадцати четырех часов. Это тоже уточним в Познани.
– Скажи, чем ее могли ударить?
– Не могу сказать точно, – сказал Яблонский, замолчал на секунду, но потом посмотрел на следователя.
– Сообщу после вскрытия, но очень похоже на удар молотком, обычным молотком…
– Молоток? – повторил капитан. – Можно запускать криминалистов?
– Мне здесь больше нечего делать.
– Ну, тогда за работу, – сказал Лещинский сержанту Яцковскому, стоявшему рядом, с фотоаппаратом «Пентакс» на плече.
В этот момент к офицеру быстрым шагом подошел высокий мужчина в темном костюме. Ростом метр восемьдесят, с короткой стрижкой и аккуратно постриженной бородой.
– Вы проводите осмотр? – спросил он, подойдя к капитану.
Лещинский бросил на него холодный взгляд, предчувствуя проблемы. Он сразу определил, что это сотрудник Службы безопасности.
– Капитан Галась из Службы безопасности, – представился блондин, протягивая руку для приветствия. Лещинский протянул свою. Рукопожатие чекиста было на удивление мягким. Милиционеру это не понравилось.
– Сколько времени вам понадобится? – спросил Галась.
– Мы только начали, – неохотно ответил милиционер.
– Имейте в виду, – понизил голос чекист, как будто опасался, что их кто-то подслушает. – У меня приказ из центра, чтобы не было шумихи. Это ведь фестиваль, сюда приехало много людей, мы не должны привлекать внимание…
– Ну так и не привлекайте, а нам дайте делать свою работу.
– Вы не поняли, капитан, – Галась положил руку на плечо милиционера. – Вы должны как можно быстрее уйти отсюда.
Лещинский с недоверием посмотрел на чекиста.
– Я чего-то не понимаю.
– Сделайте все по-быстрому и исчезните.
– Я вам кое-что скажу, – Лещинский махнул рукой, чтобы собеседник приблизился. Галась наклонился, думая, что милиционер хочет сообщить ему что-то по секрету. – Пошел вон отсюда.
– Что? – резко отшатнулся чекист.
– Потеряйся и не мешай мне работать. – Сказав это, милиционер отвернулся и пошел к «Нисе», оставив одного капитана Фабиана Галася, на глаза которого от злости набежали слезы. Он почти десять лет работал в Службе безопасности и еще никогда не сталкивался с таким обращением.
Наверное, он не понимает, что делает, подумал Галась. Придется поговорить с руководителем следствия. Он поставит подчиненного на место. Он самодовольно потер руки, представляя, как офицер отчитает старика, когда узнает, как тот обошелся с сотрудником Службы безопасности. Он огляделся вокруг. Однако никого, кто был бы похож на следователя, не заметил. Вокруг, кроме нескольких милиционеров, были толпы молодых людей, идущих в сторону малой сцены, сооруженной на палаточном поле. Они были в очень разнообразной одежде, о которой многое можно было сказать, кроме того, что она элегантная. Многие с иронией смотрели на блондина в костюме, который в этой обстановке выглядел как пришелец из космоса.
14:42
– Тогда я сказал ему все, что думаю про такой допрос задержанного. Я даже больше ему сказал…
– Тебя, салага, наверное, нужно отправить в дежурку, чтобы ты вежливо общался с дамочками, от которых сбежала собачка, – сказал лейтенант Олькевич, рассевшись за столом, накрытым клеенкой. Он смахнул рукой какие-то остатки и крошки. В это время Бродяк отнес в буфет четыре пустые кружки, оставшиеся после предыдущих любителей светлого «Познанского». Он заказал три пива и вернулся к столику.
Блашковский не любил пиво. Если бы оно было сладким, может, ему бы понравилось, но, к сожалению, оно было горьким и теплым. Он сделал маленький глоток и признал, что оно отвратительное. Однако Олькевичу и Бродяку оно пришлось по вкусу. Оба сделали по большому глотку, а потом потянулись за сигаретами. Олькевич курил экстракрепкие, а Бродяк вынул из кармана джинсовой куртки помятую пачку «Радомских». Мариуш не курил, поэтому ни один из них не предложил ему сигарету.
В баре, куда они зашли, было немного посетителей. Были заняты всего три столика. За столиком у окна, завешенного пожелтевшим тюлем, сидели трое местных любителей вина. Потому что, кроме пива, здесь продавали вино из бочки. Оно было дешевле и крепче пива. Мужчины, которые, по-видимому, сказали друг другу все, что можно было сказать во время употребления чернил, сидели в абсолютной тишине. Они сидели спиной к залу, курили сигареты «Популярные» и смотрели в окно.
У стены, на которой висела репродукция «Подсолнухов» ван Гога, сидел спиной к залу длинноволосый парень, углубленный в чтение какой-то толстой книги. Он производил впечатление человека, которого совсем не интересует происходящее вокруг.
А вот в другом углу было шумно. За двумя столиками сидела компания молодых людей. Их одежда указывала на то, что они были поклонниками молодежной музыки. Похоже, пятеро парней и две девушки оторвались от своих обычных занятий на палаточном поле, чтобы провести немного времени в культурном месте.
– Вы с ума сошли! – крикнул парень в кепке с козырьком, из-под которой на спину спадал конский хвост. – «Зеленые лягушки» – отстой. Уже через несколько лет о них никто не вспомнит. Вот увидите, единственные, кого не забудут, это «T. Love» и Сойка, и еще заводной Овсяк.
Собеседники взорвались от смеха.
– Дурак ты, Кермит. – Рыжий панк с сережкой в ухе с грохотом поставил кружку на стол.
– «Зеленые лягушки» – тонкие натуры и хорошие музыканты. Они лучшие, а другие годятся только для того, чтобы чистить им ботинки. Они исполняют настоящий панк-рок, неприлизанный. Если уж кого-то называть виртуозами, так только их, потому что когда начинает завывать Сойка, меня начинает тошнить, а шепелявый солист «T. Love» может понравиться только каким-нибудь сопливым малолеткам.
Возгласы одобрения раздались за столиком, а рыжий чокнулся кружкой с друзьями из фан-клуба группы «Зеленые лягушки».
– Я тебе вот что скажу, – добавил панк, – Овсяк – однодневка. Лучше пусть займется чем-нибудь полезным.
– Может, благотворительностью? – бросила блондинка с прямыми волосами до плеч.
Снова раздался громкий смех.
– Слышишь, о чем говорит молодежь? – Олькевич криво усмехнулся Бродяку. –Какой-то детский бред.
– «Зеленые лягушки» – популярная группа, – сказал Блашковский. – Они исполняют панк-рок, и большинство участников фестиваля хочет, чтобы они победили в этом году.
– Подумать только, – сказал лейтенант. – Ну так выпьем за их здоровье, – Теофиль рассмеялся и вынул из внутреннего кармана маленькую плоскую фляжку с Мишкой, талисманом Олимпийских игр в Москве. Он не был на олимпиаде, а вот его шурин-железнодорожник был. Он работал на поезде дружбы, отвозившем польских молодежных активистов на Олимпийские игры в столицу международного пролетариата, и именно там он купил мужу своей сестры эту фляжку. Олькевич неоднократно оценил ее пользу. Он всегда брал ее с собой, когда приходилось куда-то ехать, ведь неизвестно получится ли что-то купить, когда захочется. А благодаря Олимпийским играм в Москве и, конечно, благодаря шурину он не зависел от местных магазинов.
Он протянул Бродяку открытую фляжку. Тот сделал большой глоток и вернул фляжку Олькевичу. Блашковского не угостили, потому что он был еще слишком молод.