"Интересно все-таки знать, из чего они сделаны", --перебиля
его."Наука..."--начал он сызнова, но осекся и недовольно
взглянул на свои пальцы, к которым пристала пыль со стекла.
Я еще осмотрел китайскую вазу, привезенную
вероятноморскимофицером;компаниюпористых окаменелостей;
бледного червяка в мутном спирту; красно-зеленый план Монтизера
вXVIIвеке; и тройку ржавых инструментов, связанных траурной
лентой,--лопата,цапка,кирка."...Копатьпрошлое",--
рассеянноподумаля,ноужнеобратился за разъяснением к
сторожу, который, лавируя между витрин,бесшумноиробкоза
мнойследовал.Запервойзалойбыладругая,какбудто
последняя, и там, посредине, стоял, как грязная ванна,большой
саркофаг, а по стенам были развешаны картины.
Сразу заприметив мужской портрет между
двумя гнуснымипейзажами (с коровами и настроением),
яподошелближеибылнесколькопотрясем, найдя то самое,age]
существованиечегодотолеказалосьмнепопутнойвыдумкой
блуждающегорассудка. Весьма дурно написанный маслом мужчина в
сюртуке, с бакенбардами, в крупном пенсне нашнурке,смахивал
наОффенбаха,но, несмотря на подлую условность работы, можно
было, пожалуй, разглядеть в его чертах как бы горизонт сходства
смоимприятелем.Вуголкепочерномуфону была кармином
выведена подпись "Леруа",--такаяжебездарная,каксамо
произведение.
Я почувствовал у плеча уксусное дыхание и,
обернувшись, увидел добрые глаза сторожа.
- Скажите, -- спросил я, -- если б, положим, кто-нибудь
захотел купить эту или другую картину, -- к кому следовало бы обратиться?
-- Сокровища музея, -- честь города, -- отвечал
старик, -- а честь не продается.
Я поспешил согласиться,
боясь его красноречия, но все-таки попросил адрес опекуна музея. Он попробовал
отвлечь мое внимание повестью о саркофаге, -- однако я настаивал на своем.
Наконец старик назвал некоего мосье Годара и объяснил, где его отыскать.
Мне, прямо скажу, понравилось,
что портрет есть. Весело присутствовать при воплощении мечты, хотя бы и
не своей. Я решил немедленно закончить дело, а когда я вхожу во вкус, то
остановить меня невозможно. Скорым и звонким шагом выйдя из музея, я увидел,
что дождь перестал, по небу распространилась синева, женщина в забрызганных
чулках катила на серебряном велосипеде, и только на окрестных горах еще
дымились тучи. Собор снова заиграл со мною в прятки, но я перехитрил его.
Едва не попав под бешенные шины красного автокара, набитого поющими молодыми
людьми, я пересек асфальтовый большак и через минуту звонил у калитки мосье
Годара. Он оказался худеньким пожилым человеком в высоком воротничке, в
пластроне, с жемчужиной в узле галстука, лицом очень похожим на белую борзую,
-- мало того, он совсем по-собачьи облизнулся, наклеивая марку на * конверт,
когда я вошел в его небольшую, но богато обставленную комнату, с малахитовой
чернильницей на письменном столе и странно знакомой китайской вазой на
камине. Две фехтовальные шпаги были скрещены над зеркалом, в котором отражался
его узкий, седой затылок, и несколько фотографий военного корабля приятно
прерывали голубую флору обоев.