– Может, я три хочу! Или вообще все!
– Дело твоё. Можешь проявить инициативу. Но ты не обязана. Всё по-честному. А этот…
– У красного ещё и ваза квадратная. Сама надёжность.
– Скучно? Ничего, с чёрным не заскучаешь. Три на два не делится. Вы съели по конфете, осталась одна. И ты уже в проигрыше…
– Почему это? Я просто съем её и всё!
– По умолчанию. Какой бы выбор ты ни сделала. Съешь ты её, отдашь ему или оставишь в вазочке – ты уже проиграла. Потому что ответственность – на тебе…
Я хотела покрутить пальцем у виска и сказать, что он сам какой-то слишком сложный. Так бы я и сделала, если б это не был он, Петя. И потому, что было что-то в его словах. И ещё потому, что этот мужчина, которого он описал – тёмный и коварный манипулятор – был точь-в-точь похож на моего отца.
– А ты сам-то какой? Чёрный, синий или красный?
– А я Моцарт, – он снова выдвинул ящик и достал из самой глубины – не коробку, а всего лишь одну круглую конфету с портретом на маковке. – Это меня угостили. Ещё до вашего заезда…
– Напополам?
Он понял и снова рассмеялся:
– Не надо быть такой буквалисткой. Ешь, она вкусная.
– Ты и сейчас её любишь?
– Кого?! А-а… Я же сказал. Не знаю. Я, может, и не любил ещё никого. Может, я и вообще не умею любить…
То был июль 90-го года, «моцартов» в наше сельпо ещё не завезли. Может быть, поэтому та конфета до сих пор кажется мне самой вкусной из всего, что я в своей жизни пробовала.
***
Равнодушие Пети ко мне было так очевидно – а времени осталось так мало, – что я решила выйти из игры, не дожидаясь её окончания. Так я могла сохранить хотя бы остатки женской гордости. (У девушки должна быть гордость!)
Тем более, утешала я себя, фактического материала я набрала уже достаточно. Кате Томуц расскажу, что мы с Петей попили чаю под шум ливня, а потом у нас был головокружительный секс. Я же писательница.
В день Петиного отъезда я даже не пошла провожать его до автобуса. И на следующий день, когда уехала Марья Генриховна, унеся с собою последний отсвет недавнего счастья, мы с мамой остались в «…Аллеях» одни-одинёшеньки…
Нет, вру. Всё было совсем не так.
То есть не совсем так. Я и вправду больше никуда с ними не ходила. Сказала, что ввиду приближения нового учебного года мне пора засесть за рекомендованную на лето литературу. (Это, кстати, было чистой правдой, которую все приняли с уважительным восторгом).
Так я и поступила. Взяв книжку, уходила туда, где их нога не ступала, за территорию, к роще, на уединённую поляну, где рос огромный дуб. Или ещё дальше, к развалинам старого храма.
Конечно, здесь было не без корыстных целей с моей стороны. Я всё ещё надеялась, что эти двое рано или поздно заметят моё отсутствие – должны же у них когда-нибудь иссякнуть общие темы! – и поймут, кого потеряли. (Поздно!) Но как-то раз, гуляя сама по себе, я встретила их где-то в районе заброшенной конной станции – и с радостью обнаружила, что мою печальную роль с успехом играет другой статист – бодрая Марья Генриховна. Очевидно, перспектива приближения момента, когда придётся делить условные конфеты, смущала обоих.
Может быть, поэтому я на сей раз не стала ломаться, а присоединилась к ним. Взрослые как раз обсуждали одну из самых популярных в нашем узком кругу тем. Как всё-таки жаль, тактично заметила Марья Генриховна, что «институт семьи» в последнее время пришёл в упадок.
Мама надтреснутым голосом крикнула, что это как раз очень хорошо, пусть разваливается к чёртям, да побыстрее!.. Марья Генриховна, любившая мою маму, да и знавшая в общих чертах её ситуацию, сокрушённо покачала головой, но возразить не осмелилась.
На помощь им пришёл Петя с заявлением, что они обе правы. И ты прав, Петенька, нестройным дуэтом ответили дамы. Но он ещё и готов объяснить, почему. Ну что ж, отозвались дамы, валяй, раз готов.
«Какая же я дура, – думала я, впивая его голос. – Как я могла потратить столько времени зря. Ведь он завтра уедет и мы никогда больше не увидимся.»
Но почтенные дамы были настроены менее лирично. Это было поучительное зрелище: как две милых женщины, обе донельзя тактичные, интеллигентные и тонкие, вдруг разом как по команде отбросили эти наработанные столетиями качества, чтобы сварливо поинтересоваться – так сказать, стерео: да что он, молокосос, вообще может знать об институте семьи, о браке и подобных материях? Не говоря уж о том, чтобы разговаривать с опытными игроками в таком нравоучительном тоне?!.. (Марья Генриховна была замужем аж два раза.)
Петя растерялся, оглянулся, ловя мой взгляд… – и компания естественным образом развалилась, чтобы тут же разделиться 2х2. Впервые удобным партнёром на подхвате для Марьи Генриховны оказалась не я.
А мы с Петей чуть поотстали, он уже привычно обнимал меня за плечи и нервно говорил, говорил, – этим двум тёткам удалось выбить его из колеи, я впервые видела его таким. Я много чего знаю, понимаешь, я много знаю такого, в чём у меня даже нет личного опыта. Потому что я просто вижу, я видящий. Но доказать мне нечем и рассказать некому, вот только ты… ты, наверное, могла бы понять… Как жаль, что скоро уезжать, как жаль, что мы только познакомились и уже расстаёмся…