– Вот хорошо, что я не послушала Лены, что носила воду с колодезя, что я погнал Зорьку домой, говорила она мне.
На следующий день, я ушел в школу. У меня текло из носа, и я чихал. День выдался солнечным и прохладным, какие бывают ранней весной в середине мая. Когда я вернулся со школы, во дворе увидел Виктора, мужа Нюськи и привязанную к старому шелковичному дереву Зорьку. У коровы были непомерно вздутые бока. Она стонала, как человек, и время от времени жалобно мычала. Витька просунул в пасть коровы качалку, которой бабушка раскатывает тесто, привязал концы качалки веревкой к рогам коровы, которая изо всех сил, орудовала языком, пытаясь вытолкнуть качалку изо рта. Глаза Зорьки были выпучены от ужаса, полны слез, которые ручьями текли из глаз. Витька принес бутылку подсолнечного масла и стал через больничную клизму, самотеком, вливать в Зорькину пасть. Корова вынужденно через силу глотала масло. Когда вся бутылка была израсходована, Витька закатал рукав правой руки. Затем сказал мне:
– Погуляй, я пойду в дом, через минуту выйду, чтоб бабушка мне помогла.
Витьки довольно долго не было, мне казалось, что мучения Зорьки будут продолжаться вечно. Она косилась плачущим глазом в мою сторону, как бы прося защиты, вздыхала и жалобно мычала, пытаясь выплюнуть качалку, но все было напрасно. Вскоре появился Витька, сообщив:
– Бабушка сказала, что не выйдет. Что не может смотреть, как бедная корова мучается.
От него несло самогоном. Я понял, что стакан не меньше потянул он для успешного лечения Зорьки от вздутия желудка. А чтоб был предлог выпить, придумал позвать на подмогу бабушку. Далее он открыл наш нужник, и закатанная рука проникла в отверстие уборной. В этот миг мне стало понятно, что на трезвую голову никто не сможет этого проделать. Зачерпнув изрядное количество вонючих испражнений, он поднес ко рту бедного животного и стал рукой пихать фекалии корове в глотку. Так продолжалось три раза. Затем он пошел к заблаговременно вынесенному помойному ведру с налитой в него водой и там тщательно сполоснул руку. Потом попросил меня слить из кружки, и уже чистой водой с мылом тщательно вымыл руки. Теперь от него несло не только водкой, но и густым запахом фекалий. Корова начала громко выпускать из пасти вздутия. Комки жвачки вылетали вместе с содержимым желудка, а из заднего прохода выходил кал в вперемешку с громкими выхлопами газов. Вскоре она сдулась и стала походить на измученную тощую скотину, которую не кормили ну по-крайний мере с месяц. А Витька, уже пьяным голосом говорил мне:
– Смотри, только не давай ей лечь, а то в хлев не попадет и будет всю ночь лежать на улице, может простудиться.
Он начал отвязывать ее от шелковицы. А я хлестал ее хворостиной, не давая лечь.
– Веди в хлев. Там я сниму качалку.
Из коровьей пасти несло густым запахом фекалий. Тошнота подступала к моему горлу. Набрав полные легкие воздуха, я загнал Зорьку в стойло. Она сразу же упала на колени, затем улеглась. Витька зашел следом, шатаясь от выпитого самогона. Я выбежал на воздух, и жадно хватал свежий, чистый воздух открытым ртом. Зорька была спасена…
Уроки географии стали проходить интересно. Иван Панасович рассказывал о далеких странах, морских путешественниках и об географических открытиях. От него я впервые узнал, что Земля круглая, а звезды в ночном небе не что иное, как далекие солнца.
Первым знакомством с астрономией был поход вечером в поле за село. Полная Луна светила как днем. В школе был телескоп и, установив его на видном, не затемненном деревьями участке за селом, учитель показал Луну и рассказал о ней детям. Впервые ученики поняли, что Луна имеет кратеры и их хорошо видно с Земли в телескоп.
Таинственный бледный свет Луны освещал притихшие лица школьников. В глазах светилось любопытство, и все ожидали тайны. Вот раскроется пространство и неизвестность протянет руку, позовет вдаль, чтобы оттуда из глубин Космоса взглянуть на нашу Землю так, как дети сейчас смотрят на Луну. Учитель только мельком намекнул ученикам о будоражащем чувстве таинственного, этим познавательным, специально запланированным по школьной программе вечером.
Поглядев каждый в телескоп, ученики гурьбой побрели в село, по домам. Первый дом был Шуры. Она окликнула меня. Очевидно, девушке хотелось, чтобы он задержался ради нее. С окон ее дома доносилась песня Эдиты Пьехи, что-то про любовь.
Но я, переживший столько неприятностей в школе, истерику матери и колкие немые взгляды окружающих, комплексовал. Я предпочел пройти мимо, сделать вид, что увлечен разговорами с ребятами о кино, о предстоящих обещанных учителем походах, что не расслышал. Дома я взглянул на Луну и с тайным трепетом подумал об оклике Шуры. Но, подавив в себе всякие чувства, вошел в дом. Позже я пронесу этот окрик одноклассницы сквозь годы и хоть никогда мы не были так близки, как в тот запомнившийся вечер, всеже посвящу Шуре стихи о моей воображаемой дружбе с девушкой. Вот это произведение, написанное в память о школе, и, конечно же, о Фесич Шуре:
***Школьная записка…***
На клочке бумаги из тетрадки
Ты две строчки написала мне.
Через годы, так горьки и сладки,
На клочке бумаги из тетрадки:
«Приходи учить урок ко мне!»
Снова вместе. Ты стоишь, как прежде.
Так же челка смотрит у виска.
Не по росту, в простенькой одежде,
У порога школьного, как прежде,
Я встречаю школьницу тебя.
Мы идем учить уроки вместе,
Нам каштаны раздают плоды.
Тополя застыли в строгой чести,
Мы идем из школы снова вместе
К дому, где в листве нас ждут труды.
Облетели листья на деревьях.
Вот Зима пришла и холода.
А Весна нам распахнула двери
Математики заумной дебри
Унесла весенняя вода.
У порога школы мы расстались
С легкостью подобною ветрам.
Все, о чем с тобою нам мечталось,
Время непокорное металось,
Я нашел наперекор ветрам.
Я нашел и песни и палатки,
И мороз Сибири и тайги.
Только снов мгновения так кратки,
В тишине ночной палатки,
Я желал твоей большой Любви.
Вспоминал я с трепетом уроки.
Двойки, слезы и твои глаза.
На щеке, подружки синеокой,
За мои не знавшие уроки,
Как дрожит прозрачная слеза.
Десять лет уже прошло, промчалось,
Промелькнуло время за окном.
Мне легко расстаться так казалось.
И легко о будущем мечталось,
Вспоминается с тоскою о былом.
На клочке бумаги пожелтевшей
Ты две строчки написала мне,
Времени наперекор летевшей,
На клочке бумаги пожелтевшей:
«Приходи учить урок ко мне!»
Глава одиннадцатая
Лето. Каникулы. Мне девять лет. Я провожу лето дома. Среди цветущих пион, роз, яблок и слив. Среди луж и увлекательных историй, выдуманных и рассказывающих Еременком Колей в кругу соседских мальчиков. Вишневые сады были всюду во дворах соседей. И мы гурьбой, то там, то тут, собирались и лазили по деревьям. Помогали взрослым убирать вишневый урожай. Взрослые, затем, возили корзины с вишнями на базар. Но такая дружба не прерывалась и сплачивалась рассказчиком Колей. Невероятные приключения роились в его маленькой голове, и, мы, мальчишки, открыв рты, слушали и смеялись до слез. А когда делать было нечего и слушать не хотелось, потому что дождь кончился и можно бегать по лужам. Бегали, по теплой воде босиком, обрызгиваясь с ног до головы. Запускались парусные кораблики в далекие страны.
Много детских игр знали мы.
А в парке пели птицы. По дороге громыхали подводы, мычали вдалеке коровы, до мальчишек никому не было дела. Прекрасная пора, все-таки детство.
Наш дом стоит по соседству с Сениловым Володей и Валей. Володя был умным и сообразительным мальчиком, он был почти уже взрослым, старше от меня на два года, а Валя старше на год. Через дорогу, прямо напротив моего дома колхозный сад, и там размещалась совхозная пасека. Пчелы жужжали в кронах душистых лип, сновали по цветам, собирая пыльцу. В один из летних июльских дней стояла жаркая погода. Я вышел в огород, поискать чего-нибудь и увидел через забор Валю. Она была в одном купальнике. Мне вдруг захотелось увидеть ее голой, и я подошел к забору.