2
Что будет, когда Джон вернётся домой? Прямо-таки надо сознаваться ему в чём-то таком, что сама Лорелей не знала, как именно произошло? Быть искренней любой ценой необходимо, чтобы они продолжали жить вместе как можно лучше?
Вопросы мучили Лорелей, даже когда она вела машину в дорожном потоке Манхэттена. Эти вопросы заставляли сомневаться, чего раньше не было, расшатывали остатки её убеждений. В конце концов, ей всего двадцать восемь лет, и в семейных взаимоотношениях опыта у неё немного, и нет уверенности, что она находит правильные ответы.
Из раздумий её вырвал звонок телефона. Лорелей нажала кнопку на приборной доске и включила громкую связь.
— Привет, Лорелей. Как жизнь?
— Давиде! – обрадовалась она. – Как я рада. Давненько не звонил.
— Да, верно, так ведь и сама могла позвонить.
— Да знаешь, мне было недосуг, и свадьба Ханса из меня все соки выжала. Да и желание выходить замуж в придачу, если Джон попросит руки когда-нибудь.
На другом конце провода хохотнули:
— Всё та же история про лису, что никак не дотянется до винограда…
— Да ну тебя, не смейся! Сам-то расскажешь что-нибудь?
— Да… есть кое-что.
— Не тяни!
— Дело серьёзное, и предпочитаю поговорить при встрече, если не возражаешь…
— Идёт, мне тоже хотелось бы посидеть поболтать с тобой.
— Если свободна, можем увидеться завтра после обеда у тебя дома.
— Давай в три?
— В три.
Лорелей выключила телефон и с грустью вспомнила тонкие черты лица и улыбчивость Давиде. Ей не хватало тех дней, когда они были парой, особенно во время учёбы в университете, и прекрасных беззаботных моментов, которые он дарил ей.
Ничто не вечно, и, как часто бывает, чем что-то дороже, тем оно недолговечнее.
Лорелей рывком нажала на тормоз и выругалась, вцепившись в руль: ехавшая впереди машина резко затормозила, и Лорелей чуть не врезалась ей в багажник.
Чёрт меня подери! Обычно она соблюдала расстояние безопасности. Она сколько-то постояла, перевела дух, и, как только заслышала гудки остановившихся сзади машин, поехала дальше.
Всё-то все куда-то торопятся! Лорелей иногда вспоминала с сожалением любимый Цюрих: такой там порядок, так спокойно. Так он не похож на бешеный, наэлектризованный Нью-Йорк.
По лобовому стеклу заморосил дождик. Лорелей фыркнула: забыла взять зонтик. И ведь знает, что в октябре погода переменчива.
***
На следующий день после обеда Лорелей надела простенькие джинсы, блузку в тон цветом и тканью и вышла из дома. На улице у подъезда её ждал друг Давиде.
Едва подошла, она бросилась ему на шею, обняла и долго не отпускала.
— Сколько радости! – отозвался он и тоже обнял её.
— Мы никогда так надолго не расставались, – стала оправдываться она, когда разжала объятия. – Ну, куда пойдём?
— Солнышко сегодня, можем прогуляться.
— Идёт!
Лорелей поправила сумку на плече и взяла Давиде за руку, но через несколько шагов остановилась.
— Не вздумай вытаскивать бумажник, – сказала она, подняв указательный палец. – Сегодня плачу я, договорились?
— Страшные расходы для таких как ты!
— На что намекаешь? – спросила она, уперев руки в боки. – Ну, я жду.
— Твои родители… в общем, не в нужде живут.
— Богатые, так и скажи. Но ко мне это не имеет никакого отношения.
— Знаю, Лорелей, не заводись, я же шучу.
— Давай не будем об этом, лучше расслабимся немножко. Как бы ты ни решил провести время, мне всё годится.
Ничего выдающегося Давиде делать не собирался. Они оставили машину на стоянке и пошли погулять в Корона-парк. Осенним днём в парке народу было немного; деревья и лужайки окутала приглушавшая звуки тишина и редкое марево. Под наполовину опавшими кронами лежал многоцветный ковёр из листьев и, несмотря на семейки ещё не увядших цветов от ярко-жёлтых до фиолетовых, напоминал о томном, тоскливом очаровании осени.
Для прогулки Лорелей и Давиде могли выбрать и Центральный парк, он просторнее и ближе к дому Лорелей, а не ехать через весь бóро Квинс, но она знала, что Давиде не любит слишком обширных пространств и людных мест. По правде говоря, ему не нравится бывать и там, где распоряжается богатство, а прежде всего те, кто за этим богатством стоит, думала Лорелей, шагая рядом с Давиде. Из его друзей только она была человеком состоятельным.
Когда ноги начали побаливать от усталости, Лорелей с Давиде присели на бордюр вокруг Унисферы – огромного стального монумента, изображающего земной шар. Лорелей рассказала про свадьбу брата и про то, что случилось с ней ночью, но имени мужчины, с которым оказалась в постели, не назвала: пока что не готова была назвать имя даже другу. Давиде как будто понял её и выспрашивать не стал, но на лбу у него залегла морщинка, которой до этого не было.
— Знаю, что думаешь, – сказала Лорелей, глядя ему в небесно-голубые глаза, которые словно укоряли её. – Я сама готова себя отхлестать по щекам. Джонни не заслужил от меня такой подлости, и не знаю, как из этого выпутаться и не ранить его.
— Никак не решишь, говорить ему или нет, верно?
— Боюсь, что он не простит. И никак не наберусь храбрости… – она на секунду отвела глаза.
— Если он знает тебя так же хорошо, как я, поймёт, что на трезвую голову ты ни за что бы не переспала с тем типом.
— Легко тебе говорить!
Во взгляде Давиде проскользнула досада.
— Это всегда нелегко. Думаешь мне легко было признаться тебе в измене? Я страшно боялся потерять тебя навсегда, в том числе как подругу. Но ты поняла меня…
— Мне всё равно было больно, хотя я сильно не подавала вида. Я потом много лет про парней и знать не хотела: мне важно было только учиться и заниматься фигурным катанием.
Он вздохнул:
— Много воды утекло, но вижу, что и тебе горестно, когда вспоминаем об этом.
Лорелей тряхнула головой:
— Прости, Давиде… – она провела рукой ему по щеке. – Я горюю не из-за прошлого, а из-за настоящего.
— Я только что сказал, что об этом думаю.
— Взвешу, обещаю, – заверила она и закончила разговор на эту щекотливую тему.
Лучше поговорить о чём-нибудь другом.
Она взглянула на него так, будто только теперь вспомнила о чём- то важном.
— Кстати, о признаниях: ты ещё не сказал, что за новость упомянул по телефону, – Лорелей уселась поудобнее. – Слушаю и обещаю, что не пропущу ни слова.
Давиде успокоился и улыбнулся.
Подсел поближе, помолчал несколько секунд и выдохнул хорошую новость:
— Через столько лет… и стольких поисков, думаю, что я нашёл себе родственную душу. Может, через несколько месяцев станем жить вместе.
Лорелей распахнула глаза:
— О, господи, да ты не знаешь, как я рада! – она возбуждённо захлопала в ладоши и обняла его. – А как зовут?
— Зовут Андреа, мы познакомились в лечебнице: эта родственная душа привела ко мне свою собаку.
— Я так рада, знаешь, правда!!
— Спасибо! А мне немножко страшно.
— Я знаю, как себя чувствуют, особенно в начале.
— Вот я и пришёл поговорить с тобой. Хочу знать, как у тебя всё было с Джоном. Как ты себя чувствовала.
— Ну… могу сказать, что поначалу было как-то неловко, я не знала, как себя вести. Боялась, что буду докучать ему, что бы я ни сделала. Надо было держаться спокойно, относиться с пониманием и шире смотреть на вещи, чтобы принять и то, как привык поступать и думать он. Бывало, мне хотелось то надавать ему пощёчин, то обнять. Днём раньше благодарила небеса, что встретила его, а на следующий день хотела бы, чтобы мы никогда не встречались. Тебе много раз покажется, что такая жизнь не для тебя, и пожалеешь, что потерял свободу, но уверяю, что потом всё наладится.
— Так вот что ты чувствовала к Джону? – удивлённо прервал её Давиде.
— Клянусь, что я нисколько не жалею, – но пока отвечала, подумала, что если она и вправду не жалеет, то почему же не может учесть того, что только что сказала другу, и этим ободрить и саму себя.
— Этого мне достаточно, – Давиде весело рассмеялся и взял её руки в свои. – И у тебя всё устроится, вот увидишь; надо просто очень захотеть, верно?