– Да нет, спасибо, – заподозрив неладное, отказался я. – Я уже котлет наелся.
Встал из-за стола и тоже свалил из дома. На улице встретил этих малолетних негодников и брат поведал мне, что отец хотел на ком-нибудь испытать подозрительные грибы. Разозленный отец сожрал грибы сам, и остался в живых. С тех пор сморчки и строчки мы ели безбоязненно.
Сморчки – 2
Был опубликован в №9 за 2019 год журнала «Испытание рассказом»
Теплым субботним апрельским утром мать пекла блины. Нашла где-то старую серую муку и, подумав, решила сделать блинов, а остатки употребить на болтушку. Мой младший брат Пашка сидел за столом и пристально смотрел за готовкой, чтобы мать не добавила яда. В такие минуты он чрезвычайно напоминал аутиста. С другой стороны стола сидел большой рыжий кот Бурбулис и так же неотрывно следил за Пашкой. Мать следила за сыном и котом, чтобы не стянули блин. Кухня была просто пропитана атмосферой всеобщей подозрительности, которую подчеркивал не первый год висящий на двери плакат с Плачидо Доминго.
Я стоял в углу прихожей: был наказан матерью за то, что не смог накануне стащить у соседей мешок свеклы. Мать не верила, что не было никакой возможности утащить корнеплоды, пока она отвлекала соседку Нинку Лобаниху обсуждением «Санта-Барбары».
– Блин – всему голова, – поучала мать. – Запиши эту простую, но в то же время великую мысль.
– А хлеб? – уточнил Пашка, прилежно записывая материнские тезисы в потрепанный красный ежедневник за 1986 год.
– Хлеб тоже, но за хлеб платить надо, а блины мы сейчас совершенно бесплатно накатали. Где вашего папашу носит? На улице ветер ледяной, а его все нет. Батя то ваш с виду сущий сморчок, а злобности в ем агромадный объем. Как бы не натворил лихих дел, а то полный раскардаш могеть настать.
– По грибы пошел.
– По какие еще грибы?
– По сморчки, они же съедобные.
– Для этого должны быть основания, дармоед, – мать постучала ложкой по сковороде.
– В прошлый год ели, – насупился Пашка.
– Ели, ели, да не съели. Сморчки ваши – одно баловство. Вот белый груздь – это гриб. Белые, ядреные, как сахарные. С лучком, с маслицем, с укропчиком, – причмокнула, – так сразу хочется петь и танцевать, – закружила по кухне. – Только надо вымачивать, – шлепнула ложкой Бурбулиса, попытавшегося утащить блин, – дня два в разных водах.
– Вша я дрожащая или короед молчаливый? – в дом зашел отец. – Возвращение короеда два! – вскричал ликующе.
– Проголодался, не сотрешь. Из дурдома выпустили? – ядовито поинтересовалась мать.
– Тут птицы не поют, деревья не растут, – закивал отец и потряс дерюжным мешком.
Послышался жестяной стук.
– Радуйтесь, дети, – мать подбоченилась, – папку вашего из дурдома выпустили.
– И тебя вылечат, – расцвел улыбкой отец и левой рукой сунул матери под нос мешок. – Прибыток в доме!
Правой рукой, скрытой от бдительного взора матери мешком, он при этом ловко ухватил два блина и сунул в карман. Пашка и Бурбулис завистливо взирали на эту манипуляцию – им до такого уровня было еще очень далеко.
– Что это? – мать брезгливо оттолкнула мешок, будто он был набит дохлыми крысами. – Опять сморчки? – презрительно поморщилась. – Не то пальто.
– Лучше, – смахнув в карман с тарелки еще пару блинов, отец ухватился за мешок второй рукой и распахнул его. – Смотри!!!
– Что это? Консервы?
– Да. Рыбка плавает в томате, ей в томате хорошо. Ну а я, едрена мати, рыбок этих склад нашел.
– Ты где их взял? – подозрению в голосе матери позавидовал бы сам папаша Мюллер, шеф гестапо. – Купил?
– В лесу нашел. Просрочка.
– Просрочка?
– Ну, там немного…
– Немного?..
– Лет пять… семь…
– Их же есть нельзя!!! Как говорится, уж чего-чего!.. Ботулизма нам только не хватало, для полного счастья.
– С чего ты взяла?
– Просрочка же.
– Ты думаешь, если срок вышел, так сразу и есть нельзя?
– Ну…
– Вот, вот.
– В лесу собрал?
– Да.
– Тебе значок за это не дали?
– Какой еще значок? – удивился отец.
– Значок, что ты дурачок.
– Почему это я дурачок?
– потому. Хорош туесок, – скептически поджала губы мать, – люди добрые выкинули, а Витька наш, валенок лысый, все подбирает, что другим не гоже.
– С чего ты взяла, что негоже? Вдруг, вполне съедобно? И почему я валенок?
– Значит, насчет лысого возражений нет?
– Подумаешь… – надулся отец.
– Вот и подумай, куда мы эту кучу говна денем? Свиньям скормим? Чтобы подохли?
– Позовем в гости Моргуненка и проверим съедобность.
– Опять?! – всплеснула руками мать, не любившая лучшего Пашкиного друга Шурика Моргуненка, подозревая его в разных каверзах. – Вить, тебе все как об стену творог! Ты натуральный обчудок! Чушь – околесица – сапоги всмятку! Тебе мало сморчков? А если Моргуненок лапы надует? Он все-таки деревенский придурок, а не мальчик-купидон.
– Похервеники, не надует. Он дикобраз выносливый, пестицид ему в печенку, ему это как слону урина.
– Замах на рубль, удар на копейку, – поморщилась. – Хорошо, уговорил. Только ты это, лука поешь пока.
– Зачем?
– Лук после леса первая вещь, чтобы ни леший, ни какой крапивный гнус не привязались. Паш, а ты звони своему дружку-соплежую и зови к нам.
– А если он не придет? – спросил Пашка.
– Придет. Папе надо верить.
Родители были скупердяями еще теми. Кости из супа они перемалывали в костную муку. Плюшкин на их фоне был транжирой и мотом. Даже в аду они бы умудрились продавать чертям смолу и уголь. Пашка позвонил другу и пригласил к обеду. Моргуненок долго ломался, подозревая подвох, но пришел.
– Что он там плещется, селезень чертов?! – нервничал отец, слушая, как в ванной льется вода – гость мыл руки. – Он что там, помыться решил?
– Вить, тихо ты! – одернула мать. – Что ты метусишься? У тебя что: свекла колосится, корова просится? Спешишь куда-то?
– Есть охота.
– Потерпи. Выходит. Садись за стол, Саша, – фальшиво улыбнулась настороженно севшему на табурет Шурику.
– Баптисты, баптисты, да здравствуют баптисты, – фальшиво спел отец и схватил вилку. – Кушай, Саша.
– Что это? – Моргуненок не спешил пробовать едва помещающееся на его тарелке месиво из десятилетней гречневой каши, семилетних сардин в масле и зеленого горошка, дату изготовления которого на проржавевшей жестяной банке мы прочесть не смогли. Венчали гору голубцы двенадцатилетней давности.
Мать учла прошлогодний опыт со сморчками и не оставила гостю выбора, сгрузив все подлежащие проверке продукты на его тарелку.
– Харч, – закивал отец.
– Ты чего не кушаешь, Саша? – приторно-ласково спросила мать, отставив кружку с заваренными жареными одуванчиками, призванными заменить кофе. – Полакомись, чем бог послал.
Моргуненок затравлено посмотрел на наши тарелки, на которых сиротливо серело по одинокому блину.
– Я…
– Не голоден, что ли? – удивился отец.
– Я…
– Кушай, Саша, кушай, – мать нависла над гостем. – Невежливо в гостях не кушать. Наш вон Пашка в гости сытый ходит, а из вежливости так жрет, что за уши не оттащишь.
– Его слизнями не кормят… – возразил Моргуненок.
Это было одной из «гениальных» отцовских идей – накормить Шурика тушеными слизнями, чтобы убедиться в съедобности блюда. Просто он где-то прочел, что во Франции улиток тушат, а тут в кладовку на аромат вареных грибов сползлось большое количество слизней, пара из которых чуть ли не полуметровых, и в отце взыграла жадность. Хотя, там была и матери вина, которая перефразировав завет покойной бабушки, согласилась, что если слизня можно дважды обернуть вокруг пальца, то выбрасывать его есть грех расточительства и мотовства.
– Саша, а ты тут при чем? Ты чего крякаешь? – не поняла мать.
– Меня тогда неделю понос трепал.
– Вкусно было, вот ты и переел тогда, – лицемерно сказал отец. – Сейчас, когда вся наша Родина в едином порыве бьется за каждую килокалорию, ты, как цивилизованный буржуй, воротишь нос от этих харчей? – привстал со стула.
– Тетя Валя, а что это? – Моргуненок боязливо указал ложкой на свою тарелку.
– Да перестань ты канючить! Наложили – ешь!
– Ты нам баки не заколачивай, – поддержал отец. – Жри, если подано!