На арифметике она все плакать хотела. А второго урока уже не было.
Мельников понял: да, та самая, которую он унизил за вульгарный глагол «Ложат зеркало в парту» Господи, а как надо было? Ясно одно: не так, как он. Иначе!
Илья Семеныч, а вот как им объяснить, таким клопам, выражение «вещим оком»? Сама-то понимаю, а сказать
Рассеянный, печальный, Мельников не сразу понял, чего от него хотят. Взгляд тети Грани приглашал к плакату.
Ну, вещим пророческим, значит. Сверхпроницательным
Первоклассники смотрели на него, мигая.
Спасибо вам. Граня поджала губы и заторопила детей. Пошли в химию, не будем мешаться
* * *
Эта комната фактически принадлежала ему, Мельникову. Ничего тут особенного: карты на стенах. Два-три изречения. Вместительный книжный шкаф там сочинения Герцена, Ключевского, Соловьева, Тарле Плюс избранное из классиков марксизма, конечно (Илья Семенович был в особом контакте с ранним Марксом, с молодым). Доска тут но не школьная, а лекционная, поменьше.
Илья Семенович провел пальцами по книжным корешкам. Поднял с пола кнопку и пришпилил свисавший угол карты Потом взял мелок и принялся рисовать на доске что-то несуразное.
Он оклеветал самого себя: сначала вышел нос с горбинкой, потом его оседлали очки, из-под них глянули колючие глаза Вот очерк надменного рта, а сверху, на черепе, посажен белый чубчик, похожий на язык пламени
Все преувеличено, все гротеск, а сходство схвачено, и еще как остро! Мельников подумал и туловище нарисовал птичье! Отошел, поглядел критически и добавил кольцо, такое, как в клетке с попугаем. Теперь замысел прояснился: тов. Мельников попугай.
Но Илья Семенович был недоволен. Туловище он стер и на сей раз несуетливыми, плавными штрихами любовно обратил себя в верблюда!
И опять ему показалось, что это не то И не дилетантская техника рисунка смущала его, а существо дела: это шел «поиск себя»
* * *
На доске были написаны темы:
1. Образ Катерины в драме Островского «Гроза».
2. Базаров и Рахметов (сравнительная характеристика).
3. Мое представление о счастье.
Девятый «В» писал сочинение.
Светлана Михайловна бесшумно ходила по рядам, заглядывала в работы, давала советы. Иногда ее спрашивали:
А к «Счастью» эпиграф обязательно?
Желательно.
А выйти можно?
Только поживей. Одна нога там, другая тут
Генка Шестопал вертелся и нервничал. У него было написано: «Счастье это, по-моему»
Определение не давалось.
Он глядел на Риту, на прядку, свисающую ей на глаза, на ожесточение, с которым Рита дула вверх, чтобы эту прядку прогнать, и встряхивала авторучкой, чтобы не кончались чернила Генка смотрел на нее, и, в общем, идея счастья казалась ему ясной, как день, но на бумагу перенести ее было почему-то невозможно
Да и стоит ли?
Светлана Михайловна остановилась перед ним:
И долго мы будем вертеться?
Генка молчал, насупившись.
Ну соберись, соберись! бодро сказала учительница и взъерошила Генкины волосы. Знаешь, почему не пишется? Потому что туман в голове, сумбур Кто ясно мыслит, тот ясно излагает!..
И снова рабочая тишина.
* * *
Была большая перемена.
Младшие ребята гоняли из конца в конец коридора, вклиниваясь в благопристойные ряды старшеклассников, то прячась за ними, то чуть не сбивая их с ног
Школьный радиоузел вещал:
«Вымпел за первое место по самообслуживанию среди восьмых классов получил восьмой Б, за дежурство по школе восьмой Г. Второе и третье места поделили»
Мельников стоял, соображая с усилием, куда ему надо идти. Подошла Наташа.
Что с вами? У вас такое лицо
Какое?
Чужое.
Это для конспирации.
Наташа спросила, чтоб растормошить его:
Да, мы не доспорили: так как насчет «дистанции», Илья Семеныч? Держать ее или как?
Мельников ответил серьезно, не сразу:
Не знаю. Я, Наталья Сергеевна, больше вам не учитель.
Вижу! огорченно и дерзко вырвалось у нее.
Помолчали.
Где же наши? Наташа оглядывалась и не находила никого из девятого «В».
Пишут сочинение. У меня отобрали под это урок.
Вам жалко?
Жалко, что не два.
Слова были сухие и ломкие, как солома.
Пойдемте посмотрим, предложила Наташа, и Мельников пожал плечами, но пошел за ней к двери девятого «В» по инерции, что ли
Наташа заглянула в щель:
«Мое представление о счастье» Надо же! Нам Светлана Михайловна таких тем не давала, мы писали все больше про «типичных представителей» А физиономии-то какие: серьезные, одухотворенные
Слышит ли он ее? О чем думает?
А Сыромятников списывает! углядела Наташа. Чужое счастье ворует
Это будет перед вами изо дня в день, налюбуетесь, отозвался Мельников.
Гудела, бурлила, смеялась большая перемена. Ребячья толкотня напоминала «броуново движение», как его рисовали в учебнике Перышкина.
Не понимаю, как они пишут такую тему, вздохнула Наташа. Это ж невозможно объяснить счастье! Все равно что прикнопить к бумаге солнечный зайчик
Никаких зайчиков. Все напишут, что счастье в труде, в борьбе
Он был сейчас похож на праздного, постороннего в школе человека. Что это позиция? Поза? Тоска?
Открылась дверь, выглянула Светлана Михайловна. Дверью она отгородила от себя Наташу, видела одного Мельникова.
Может быть, зайдете? предлагает она. Но, перехватив его взгляд, оборачивается: ах вот что! Воркуете? Но нельзя ли подальше отсюда, здесь работа идет, сказал ее взгляд. Резко закрылась за ней дверь. Прозвенел звонок.
У меня урок, говорит Наташа.
А я свободен, с шалой усмешкой, с вызовом даже отвечает Мельников, словно он неприкаянный, но гордый люмпен, а она уныло-старательный клерк.
И они разошлись.
* * *
Девятый «В» писал сочинение второй урок подряд, не разогнувшись и в перемену.
Молча протянула Светлане Михайловне свои листки Надя Огарышева, смуглая тихоня.
Генка взял себя в руки и дописал наконец первую фразу: «Счастье это, по-моему, когда тебя понимают».
Когда он поднял голову, Светлана Михайловна растерянно глядела в сочинение Огарышевой.
Надюша золотце мое самоварное! Ты понимаешь, что ты понаписала, а? Ты себе отчет отдаешь? Она сконфуженно, натянуто улыбалась, глядя то в листки, то на ученицу, а в глазах у нее была паника. Я всегда за искренность, ты знаешь потому и предложила вам такую тему! Но что это за мечты в твоем возрасте, ты раскинь мозгами-то
Я, Светлана Михайловна думала что вы Надя Огарышева стоит с искаженным лицом, наматывает на палец колечко волос и выпаливает наконец: Я дура, Светлана Михайловна! Ой, какая же я дура
Это печально, но все-таки лучше, чем испорченность. Светлана Михайловна говорила уже мягче: девочка и так себя казнит
Класс с интересом следил за разговором, почти все оторвались от своей писанины.
А чего ты написала, Надь? простодушно спрашивает Черевичкина.
Ну не хватало только зачитывать это вслух! всплеснула руками Светлана Михайловна и строго окинула взглядом растревоженный класс: В чем дело, друзья? Почему не работаем?
А почему не прочесть? напирал Михейцев. А вдруг мы все, вроде Огарышевой, неправильно пишем?
Успокойся, тебе такое в голову не придет
Понятно, что такие слова только подогрели всеобщую любознательность Даже сквозь смуглоту Надиной кожи проступила бледность. Она вдруг сказала:
Отдайте мое сочинение, Светлана Михайловна.
Вот правильно! Возьми и порви, я тебе разрешаю. И попробуй написать о Катерине, может быть, успеешь И никогда больше не пиши такого, что тебе самой же будет стыдно прочесть!
А мне не стыдно, Светлана Михайловна. Я прочту!
Ты соображаешь?! всплеснула руками Светлана Михайловна. В классе мальчики!
Но если вам можно знать, то им и подавно, объявила Рита.
Класс поддержал ее дружно и громко.
Замолчите! Отдай листки, Огарышева!
Не отдам, твердо сказала Надя.
Ну хорошо же Пеняй на себя! Делайте что хотите! обессилев, сказала Светлана Михайловна и, высоко подняв плечи, отошла в угол класса