Не, не, я не боюсь, тётенька. А они нас снова не убьют? Саррочке нельзя было отказать в здравом уме.
Нет, деточка, заверила её Анна. Мы сейчас тайком вылезем отсюда, и они нас не убьют. Ты становись мне на плечи и, как вылезешь, сразу ложись на землю, приказала она девочке, лишь только они добрались до края рва.
«Я, наверное, никогда не смогу забыть это ощущение множества чужих окаменевших тел под собою», как-то отрешённо подумала Анна, что было силы выталкивая девочку наверх.
Тётенька, теперь ты. Я одна боюсь тут! Саррочка, оказавшись на поверхности, лежала у самого края рва, свесив свои косички вниз. Иди ко мне, скорее, мне страшно! Страшно!
Сейчас, маленькая, пообещала Анна. Сейчас!
«Рафа, помоги мне вылезти отсюда!» взмолилась она, чувствуя, что сил у нее, чтобы выбраться наружу, почти не осталось. Безвольные руки хватали рыхлую землю, но ничего, за что можно бы было ухватиться, так и не находили. Комья грязи, словно издеваясь, скатывались на неё откуда-то сверху и, казалось, злобно твердили: «Сиди, сиди тут, в могиле, здесь твоё место!»
Тётя! отчаянный голос девочки заставлял Анну усиленно бороться за собственную жизнь. Я не хочу тут одна! Иди ко мне, я боюсь!
Саррочка, как можно спокойнее проговорила Анна, стараясь сдержать так некстати подкатившие слёзы, ты не жди меня, беги в лес, постарайся спрятаться.
Не, не, тётенька, я с тобой! упрямо твердила девочка сверху. Я одна боюсь! Ма-ма! голос ребенка сорвался на отчаянный плач.
Рафа! опять, уже вслух, взмолилась Анна, возведя в полной безысходности глаза кверху. Помоги мне спасти хоть эту безвинную душу!
К ее счастью, Бог на этот раз, видимо, устав от ее мольб и слез, решил подсобить несчастной. Взгляд женщины, отчаянно метавшейся у края обрыва, неожиданно натолкнулся на толстый корень дерева, торчавший из земли.
Рафочка! с благодарностью прошептала Анна. Ты снова протягиваешь мне руку! Спасибо тебе, любимый, ещё раз на прощание шепнула она разверстой могиле, в которой вместе с ее мужем оставались погребенными сотни людей. Ты жди меня, я ненадолго
Жизнь какое это ёмкое слово. Человек существует, потребляет пищу, заботится о своих близких, и не замечает, что счастлив. Счастлив тем, что может, казалось бы, самое простое и обыденное: вдыхать воздух, жмуриться от утреннего солнца, подставлять руки под струи дождя И только стоя на узкой грани, отделяющей живое от неживого, он, наконец-то, начинает осознавать, каким несказанным богатством обладает, и как страшно и одновременно легко его потерять.
Лес, молчаливо обступивший два счастливо избежавших неминуемой гибели человеческие существа, похоже, совсем не радовался их возвращению с того света. Колючие ветки сосен, мелкий кустарник и даже старые, уже сгнившие от времени пеньки изо всех сил старались либо колюче хлестнуть, либо побольнее ударить бегущих, не разбирая дороги, женщину и девочку. Анна, словно в беспамятстве, крепко схватив за руку Саррочку, пробиралась через бурелом, не замечая, что ее платье разорвано, а туфли потеряны. Ею овладело неведомое доселе чувство дикого животного, которое стремится уйти как можно глубже в чащу, подальше от своих преследователей. Каждый шорох, каждая случайно треснувшая ветка заставляли её вздрагивать всем телом и бежать, бежать, чтобы скрыться от ужаса, который только что довелось пережить.
Тётенька, Саррочка, похоже, совсем выдохлась, но старалась не показать виду, куда мы бежим? Ты знаешь?
Нет, деточка, Анна была уже не в силах обманывать ни себя, ни ребёнка. Мы просто сейчас убежим с тобой далеко-далеко. И нас никто не найдёт.
Тётенька! детский голос был слаб и жалобен. А давай мы с тобой посидим немножко, а потом опять пойдём. Только чуть-чуть. У меня очень ножка болит.
Ну-ка покажи свою ножку, Анна с трудом вернулась из своего безумного забытья и присела на корточки рядом с ослабевшей от всего пережитого девочкой. Давай-ка я посмотрю, поцелую, и всё пройдёт! Ну, что ты, маленькая, что ж ты плачешь? Тебе больно? женщина нежно погладила вздрагивающие плечики девочки.
Мне так же мама всегда говорила, пролепетала Саррочка, а теперь, теперь крохотная спинка сотрясалась от рыданий.
Знаешь, они все когда-нибудь поплатятся за это, ненависть, словно кипящая смола, залила душу Анны. Ох, как они поплатятся! Хотя за твои слёзы ещё не придумано такой цены, но они поплатятся, вот увидишь. За каждого убитого. И страшна будет для них Божья кара!
И снова в этом перевёрнутом мире не любовь, а злость дала женщине уверенность в себе, превратив её из испуганного животного в спокойного и даже, как ни странно, способного здраво рассуждать человека.
Давай мы с тобой устроимся здесь на ночлег, приняла решение Анна, тем более, что темно, и мы толком не знаем, куда идти. Не дай Бог, опять на этих извергов набредём! А утром мы проснёмся и потихоньку двинемся дальше. Вот увидишь, всё будет хорошо.
Последние слова Анна проговорила уже себе. Девочка, уютно свернувшись калачиком, спала, неловко притулившись спиной к сосне, под которой они устроились передохнуть.
Ничего, ничего, Саррочка, шептала хотя и спасённая, но все ещё еле живая женщина спящей малышке, вот увидишь, всё будет очень хорошо, всё будет здорово. Мы с тобой, знаешь, как заживём потом!
Как они заживут потом, Анна и сама толком не успела понять. Целебная дрёма, окутав своим мягким одеялом, закрыла её глаза, подарив живого весёлого Рафу, маленького Монечку и всё остальное, что ей принадлежало по праву, но было отнято, разрушено и испоганено в одночасье.
Глава четвёртая. Михаил.
Если кто-то по своей наивности или просто по незнанию полагает, что жизнь кота протекает гладко и безоблачно, тот глубоко ошибается. Котёнок Серафим, к примеру, был уверен, что его существование наполнено постоянным преследованием и непрерывной борьбой. Ну, вот хотя бы сегодня. Жалко разве было Савельевне немножко сметанки для крохотного ласкового животного?! У неё ведь целая плошка на столе стояла. И всего-то он лизнул один, ну, может быть, два разочка с самого краюшка. И что? Стоило ли так громко кричать и размахивать тряпкой? Он бы и сам ушёл. Лизнул бы ещё чуток и ушёл. А она! Из хаты выгнала. Сиди теперь на крылечке и мёрзни. Так и совсем замерзнуть можно.
Серафим жалобно мяукнул. Самым обидным было то, что никто на его призыв не отозвался, за исключением, пожалуй, дворового пса Тишки. А тот-то прямо встрепенулся! И, низко принюхиваясь, торопливо направился в сторону несчастного изгнанника.
«Ну, нет! храбро решил котёнок. Живым не дамся! Не на того напали!» и стремглав вскарабкался на стоящее рядом с крыльцом дерево.
«Не очень-то мне было и надо», лениво протявкал Тишка пару раз под деревом и потерял всякий интерес к Серафиму.
«Ага, не возьмёшь! торжествующе мяукнул котёнок, сидя на ветке. Я такой, я могу залезть так высоко, что тебе, псина, до меня никогда не дотянуться!»
Серафим ещё раз победоносно взглянул на своего врага с высоты, как вдруг с ужасом осознал, что слезть с этого чёртового дерева он, увы, никогда не сможет.
«Мяу! рыдало несчастное животное. Мне не придётся больше лакомиться сметаной. Я останусь здесь навеки! Мяу! Мяу!..»
Дядя Миша, снимите котёнка. Он на дереве орёт, а слезть не может!
Сколько раз я тебе, Павлушка, говорил, что ветеринар лечит животных, а не лазает за ними по деревьям, проворчал для виду Михаил и без особой охоты пошёл вслед за ватагой ребятишек, не поленившихся прибежать за ним на другой конец села.
К приходу отряда спасателей Серафим окончательно обезумел и жалобно вопил, не делая никакого промежутка между своими призывами к немедленному вызволению.
Ну, что ты будешь тут делать? сокрушённо произнес ветеринар, поплевав для солидности себе на руки.