Николай Иванович, видя, что к супруге его несколько вернулось расположение духа, с сожалением говорил:
Бордо, Бордо Какой мы случай-то хороший опустили! Были в Бордо и не выпили настоящего бордо. Похвастаться бы потом в Петербурге можно было, что вот так и так, в самом бордосском винограднике пил бордо.
И так похвастаться можешь. Никто проверять не будет, отвечала супруга.
Но еще Бордо бог с ним! А что в Коньяк мы не заехали, так просто обидно! продолжал он. Век себе не прощу. И ведь как близко были! Чуть-чуть не доезжая Бордо в сторону А все ты, Глаша!
Да, я И радуюсь этому
Есть чему радоваться! Это была бы наша гордость, если бы мы побывали в Коньяке. Оттуда бы я мог написать письмо Рукогрееву. Пусть бы он затылок себе расчесал от зависти. Вином человек иностранным торгует, а сам ни в одном винном городе не бывал. А мы вот и не торгуем вином, да были. Даже в Коньяке были! Шик-то какой! И написал бы я ему письмо из Коньяка так: «Коньяк, такого-то сентября. И сообщаю тебе, любезный Гаврила Осипович, что мы остановились в Коньяке, сидим в коньяковском винограднике и смакуем настоящий коньяк финь шампань». Каково? подмигнул жене Николай Иванович.
Брось. Надоел, оборвала его супруга взглянула на даму с усами и проговорила: И неужели эта ведьма усатая поедет с нами вплоть до Биаррица?!
Молчавшая до сего времени усатая дама вспыхнула, сердито повела бровями и ответила на чистом русском языке:
Ошибаетесь, милая моя! Я не ведьма, а вдова статского советника и кавалера! Да-с.
7
Выслушав эти слова, произнесенные усатой дамой, Глафира Семеновна покраснела до ушей и мгновенно уподобилась Лотовой жене, превратившейся в соляной столб. Разница была только та, что Лотова жена окаменела стоя, а мадам Иванова застыла сидя. Она во все глаза смотрела на мужа, но глаза ее были без выражения.
Сам Николай Иванович не совсем растерялся и мог лаже вымолвить после некоторой паузы:
Вот так штука! А вы, мадам, зачем же притворились француженкой? задал он вопрос усатой ламе, но не смотря на нее, а устремив взор в темное пространство в окошке.
Никем я, милостивый государь, не притворялась, а сидела и молчала, отвечала усатая дама.
Молчали, слушали, как мы с женой перебраниваемся, и не подали голоса вот за это и поплатились, произнес он опять, несколько помолчав. А мы не виноваты. Мы приняли вас за француженку.
Еще смеете оправдываться! Невежа! Кругом виноват и оправдывается! продолжала усатая дама. И вы невежа, и ваша супруга невежа!
Вот и сквитались. Очень рад, что вы нас обругали.
Нет, этого мало для таких нахалов.
Ну, обругайте нас еще. Обругайте, сколько нужно, вот и будем квиты.
Я женщина воспитанная и на это не способна.
Она отвернулась, прилегла головой к спинке вагона и уж больше не выговорила ни слова.
Глафира Семеновна стала приходить в себя. Она тяжело вздохнула и покрутила головой. Через минуту она вынула носовой платок, отерла влажный лоб и взглянула на мужа. На глазах ее показались слезы, до того ей было досадно на себя. Муж подмигнул ей и развел руками. Затем она попробовала улыбнуться, но улыбки не вышло. Она кивнула на отвернувшуюся от них усатую даму и опять тяжело вздохнула. Николай Иванович махнул жене рукой: дескать, брось. Они разговаривали жестами, глазами. Собачонка, лежавшая на коленях усатой дамы, видя, что Николай Иванович машет руками, опять зарычала. Усатая дама, не оборачиваясь, слегка ударила ее по спине.
Вот дьявольская-то собачонка! прошептал Николай Иванович, наклоняясь к жене.
Та ничего не отвечала, но достала из саквояжа флакон со спиртом и понюхала спирт. Очевидно, она волновалась.
Успокойся Все уладилось опять шепнул муж, наклоняясь к ней и кивая на усатую даму. Спит, прибавил он.
Как обманулись! В какой переплет попали! прошептала наконец и Глафира Семеновна.
Еще смирна она. Другая бы как заголосила, отвечал супруг шепотом и опять махнул рукой.
Махнула рукой и супруга, несколько повеселев, и принялась есть грушу в свое утешение.
Покончив с парой груш, она стала дремать и, наконец, улеглась на диван, поджав ноги. Клевал носом и Николай Иванович. Вскоре они заснули.
Когда супруги Ивановы проснулись, поезд стоял. Дверь их купе со стороны, где сидела усатая дама, была растворена, но ни самой дамы, ни ее собаки не было. Не было и ее вещей в сетках. Шел дождь. Завывал ветер. По платформе бегали кондукторы и кричали:
Bayonne! Bayonne!
Что это? Уж не приехали ли мы в Биарриц? спрашивал жену Николай Иванович, протирая глаза.
А почем же я-то знаю? Надо спросить, отвечала та. Но спрашивать не пришлось. В их вагон вскочил обер-кондуктор в плаще с башлыком, спросил у них билеты, отобрал их и сообщил, что через пятнадцать минут будет Биарриц.
Ну, слава богу! пробормотала Глафира Семеновна. Скоро будем на месте. Но какова погода! прибавила она, кивнув на окно, за которым шумел дождь.
Каторжная, отвечал муж.
А усатая ведьма провалилась?
На какой-то станции исчезла, но на какой, я не знаю, я спал.
Да и я спала. И как это мы не могли понять, что эта усатая морда русская!
Да ведь она притворилась француженкой. Даже собачонке своей сказала по-французски: «куш».
С собаками всегда по-французски говорят.
Глафира Семеновна суетилась и прибирала свои вещи, связывала ремнями подушку, завернутую в плед.
Поезд опять тронулся. Николай Иванович опять вспомнил о Коньяке.
Ах, Коньяк, Коньяк! вздыхал он. Какой город-то мы мимо проехали! О Бордо и Ньюи я не жалею, что мы в них не заехали, но о городе Коньяке
Молчи, пожалуйста. И без Коньяка нарвались и вляпались, а уж возвращались бы из Коньяка, так что же бы это было!
Да ведь ты же назвала, а не я, эту усатую мадам ведьмой. А как меня-то ты при ней ругала! вспомнил он. И дурак-то я, и болван.
Ты этого стоишь.
В окне сверкнула молния, и сейчас же загремел гром.
Гроза сказал Николай Иванович. В такую грозу приедем в незнакомый город
Супруга разделяла его тревогу.
Да, да поддакнула она. Есть ли еще крытые экипажи? Если нет, то как я с своими шляпками в легоньких картонках?.. Пробьет насквозь и шляпки превратит в кисель. Слышишь Если на станции нет карет, то я со станции ни ногой, покуда дождь не перестанет.
Наверное, есть. Наверное, есть и омнибусы с проводниками из гостиниц. Такой модный город, да чтоб не быть! Но вот вопрос: в какой гостинице мы остановимся? Мы никакой гостиницы не знаем.
А скажем извозчику наугад. Наверное, уж есть в городе Готель-де-Франс. Вот в Готель-де-Франс и остановимся, решила Глафира Семеновна.
Ну, в Готель-де-Франс так в Готель-де-Франс, согласился Николай Иванович.
Глафира Семеновна прибралась с вещами и уселась.
Говорят, здесь испанская земля начинается, хоть и принадлежит эта земля французам, начала она. Мне Марья Ивановна сказывала. В гостиницах лакеи и горничные испанцы и испанки. Извозчики испанцы.
Вот посмотрим на испаночек, проговорил муж, осклабясь. До сих пор видел испаночек только в увеселительных садах на сцене, а тут вблизи, бок о бок
А ты уж и рад? У тебя уж и черти в глазах забегали! вскинулась на него супруга.
Николай Иванович опешил.
Душечка, да ведь я на твои же слова пробормотал он.
То-то на мои слова! Смотри у меня!
Поезд убавлял ход и наконец остановился на плохо освещенной станции.
Биарриц! Биарриц! кричали кондукторы.
Дверь купе отворилась. Вбежал носильщик в синей блузе и заговорил на ломаном французском языке. Что он говорил, супруги не понимали.
Испанец, сказала Глафира Семеновна мужу про носильщика. Слышишь, как он говорит-то? И меня сеньорой называет. Вуатюр пур ну Готель-де-Франс, объявила она носильщику.
Супруги вышли из купе и поплелись за носильщиком.
У станции стояли и кареты, и омнибусы. Нашлась и Готель-де-Франс, супруги не обманулись. Был на станции и проводник из Готель-де-Франс. Он усадил супругов в шестиместный омнибус, поставил около Глафиры Семеновны ее картонки со шляпками и побежал с багажной квитанцией за сундуком супругов.