И эта дурная бесконечность сломила уже окончательно.
Банкир выдохнул, помотал головой. Потом развернулся и просто сдвинул ближайшую дверь купе.
В купе были всё те же: Соноко, Кимитакэ и Юкио. Даже поднос с недопитым чаем был на месте.
А за окном продолжал мельтешить всё тот же утомительно-пёстрый пейзаж.
6. Эносима
Банкир закрыл дверь купе и рухнул на своё место. Он вдруг понял, что совершенно сломлен и вымотан.
Кимитакэ ощутил, что восприятие опять вернулось в его череп. Да, он снова смотрел на мир из себя.
Но оцепенение, однако, не проходило.
И с Соноко, похоже, было то же самое. Кимитакэ не мог этого знать наверняка, но почему-то был уверен.
Юкио как ни в чём не бывало смотрел в лицо Банкиру.
Всё обдумали? осведомился школьник.
Пока я понял одно: времени на размышления у меня много.
Думайте так долго, сколько вам будет удобно, сообщил Юкио. Чтобы вам было проще принять решение, я вам сообщу самый главный мой аргумент: соглашались пока все. И больше десяти лет почти никто не выдержал.
Непохоже, чтобы за эти годы ты сильно состарился.
Время во многом вопрос восприятия, спокойно ответил Юкио. Ну, и оно относительно. Бывает, что во сне мы проживаем целую жизнь. Так что не беспокойтесь, вы не сильно состаритесь.
А твой друг Кимитакэ тоже похожие штуки умеет?
Он занимается каллиграфической магией. Границы её возможностей, конечно, не обнаружены. Возможно, что с её помощью можно сделать и такое, это вопрос времени и мастерства. Но я добился этого другим способом.
Ты будешь обучать этому Кимитакэ?
Я не уверен, что это возможно. Пока неизвестно, способен ли человек в принципе таким овладеть.
Но ведь ты человек, и ты как-то этому научился.
Я не совсем человек, ответил после паузы Юкио. Человек, но не до конца, и при этом кое-что кроме человека.
Я слыхал, что кудесники древности умели и не такое.
Полагаю, кудесники древности были по своей природе ближе всё-таки ко мне, а не к вам.
Вот оно как! Банкир тоже помолчал, обдумывая услышанное, а потом продолжил: Но ты наверняка знаешь немало о том, что ну, ты понимаешь, недоступно людям.
Если бы я знал что-то достаточно интересное делал бы более крупные вещи.
Например? Выиграл бы войну самолично?
Ничего подобного. На такое даже я не способен.
Думаешь, американцы могут что-то противопоставить вот этому? Банкир обвёл пухлой ладонью обстановку купе.
Я не один такой, заверил его Юкио. У американцев такие тоже есть на вооружении.
Хорошо. Понимаю. Чего же больше ты бы хотел, если бы мог?
Ну, может быть, я хотел бы подарить человечеству доказательство великой теоремы Ферма. Но это и для меня недоступно. Мне, признаться, даже эпсилон Эйлера не покоряется.
Я не знаю, кто такой эпсилон Эйлера. Но мне жалко математиков раз уж тебе это недоступно, то у простого человека вообще нет шансов.
Математическая реальность мне просто неприятна, поморщился Юкио. Кого-то раздражают пустыни, кого-то полярная тундра. А меня вот раздражает реальность математическая. Та самая, где живут синус, логарифм и интеграл. Но это не значит, что людям она недоступна.
То есть люди могут дойти до разгадки этой проклятущей теоремы но просто просто не доживают?
А вы тоже слышали про эту теорему?
Я сам не математик. Но мне приходилось нанимать математиков.
Так вот, можете их успокоить, если они ещё не на фронте. Человек, который найдёт выход, уже родился. Он, правда, пока ещё даже младше вашей дочери и призыву не подлежит. Но он найдёт подступы к этой задаче, будьте уверены. Поступок героический, хотя и бесполезный ведь никакого практического смысла в великой теореме Ферма нет. Хотя, я думаю, у него не получится пережить этих исследователей.
А ты осведомлённый. От такого никуда не спрячешься.
Раз вы это уже поняли самое время решаться.
Банкир выдохнул. Потом утомительно медленно полез за новеньким портфелем. Запахло кожей, но другого оттенка. На столе появились печати, чернильницы, какие-то уже полузаполненные бумаги.
Юкио смотрел молча и неподвижно. Казалось, его тоже охватило оцепенение. Только края волос покачивались в такт движению бесконечного поезда.
Наконец бумаги были заполнены. Банкир вложил пахучую стопку в плотный бумажный конверт и протянул через стол.
Сколько здесь? спросил Юкио.
Примерно четыре вагона сахара, ответил Банкир, в ценах чёрного рынка, разумеется. Я не делал прикидку на послевоенную инфляцию, но, полагаю, она будет весьма существенной. Постарайтесь реализовать деньги до окончания войны.
Патриотические силы вас не забудут, пообещал Юкио, принимая конверт. Школьник осмотрел конверт, понюхал. И, видимо, сообразил, что в трусы такое не спрячешь.
Поэтому поступил просто снял с Кимитакэ его ученическую фуражку, утрамбовал его получше и водрузил фуражку обратно на голову однокласснику.
Сейчас поезд начнёт сбавлять ход, сообщил Юкио. Он остановится на нужной вам станции. Вы можете идти. И часы не забудьте.
Банкир посмотрел на часы, которые так и лежали на столе. Стрелка теперь двигалась. Он качнул головой, спрятал часы в карман и только потом спросил:
Но ты же сказал, что вы едете на Эносиму. Ваша станция раньше.
Как вы имели шанс убедиться, для меня порядок станций проблемы не представляет.
Банкир поднялся довольно робко, словно опасался удара палкой. Взял портфель и прикоснулся к плечу Соноко. Та вздрогнула и тоже поднялась. Оцепенение прошло, она снова двигалась только движения были неловкие, как у человека, который только что проснулся.
Кимитакэ попытался поднять руку и она поднялась. Он посмотрел на ладонь, ожидая, что линии на ладони будут ползать, как это бывает во сне, но все линии были на месте, неподвижные и неумолимые.
Когда он убрал ладонь, двери купе уже захлопнулись. Впрочем, он и сам не знал, что полагалось сказать Соноко и её отцу в их положении.
Его утешало то, что мало кто смог бы вообще найти нужные слова. Потому что люди очень редко попадают в такие положения.
Купе казалось теперь каким-то ненастоящим. Словно кокон из кожи и полированного дерева, который с минуты на минуту лопнет и выпустит наружу двух мотыльков.
Выгонять ребят из купе никто не пытался. Оно и естественно пусть проводники только попытаются спорить с Юкио после того, что он творил с железнодорожными пространством и временем. К тому же, как ни поверни, а на станцию Эносима поезд пока не пребывал.
А пока он раздумывал, поезд дёрнулся и постучал дальше. За окном всё больше темнело. Кимитакэ удивился неужели подкрадывается ночь? Но, приглядевшись, понял, что это просто небо затянуло серыми тучами, предвестьем четырёхчасового дождя.
Дружище, тебе уже разрешается улыбаться, заметил Юкио. Мы богаты.
Я и так рос в семье, которая считалась богатой, отозвался Кимитакэ. Привык, наверное.
Неужели ничего не чувствуешь, когда под фуражкой четыре вагона сахара?
Слишком много я только что увидел. Это бьёт в голову сильнее любого сахара.
Ты скоро привыкнешь. Не забывай, мы только месяц с небольшим как толком подружились. И уже через такое прошли
Я боюсь, что наше знакомство прервётся, произнёс Кимитакэ. И боюсь, что оно не прервётся.
Нечего бояться. Долго это всё продолжаться не может. Война как огонь, в войну всё раскалено, всё бурлит, всё реагирует бурно. А значит, всё очень быстро заканчивается.
Думаешь, развязка уже скоро?
Я чувствую. Кожей.
И нам конец?
Этого не могу знать даже я, ответил Юкио, и тем более не может знать никто из людей. Слишком много тут замешано фронтов, амбиций, обычаев, идеологий. Возможны самые невероятные союзы.
Это внушает надежду.
Они бы поговорили ещё, но тут поезд опять начал тормозить. И Кимитакэ уже заранее знал, что это та самая станция Эносима, до которой они и собирались добраться.