Наверное, когда господь творил черепах, инженеры еще не подкинули ему идею цветного кинескопа. Во‑вторых, периферическое зрение у черепахи шикарное. Оно классом выше, чем у шестнадцатикамерной системы наблюдения, которую Князь недавно завел на своей дачке. Я вижу все, что происходит впереди меня, все, что сбоку, и немножечко из того, что происходит сзади.
Этим‑то своим шестнадцатикамерным зрением я вижу, как один из помощничков Горбуна приносит паяльник и удлинитель.
– Ну что, детка, – ласково спрашивает Горбун, – Князь тебя послал по мою душу или за чемоданчиком?
– Да ничего такого не было, – говорит бес, – а просто один человек попросил меня принести этих бумажек, я поглядел, где их можно достать, и принес.
– Какой‑такой человек?
Бес глупо хихикает и изрекает, падла:
– Да вон он, в твоем кармане, – и кивает на мою черепашью физиономию.
– А парень‑то уже того, тронулся, – комментирует амбал.
– И думать нечего, – заявляет Горбун, – это работа Князя. – Вечно у него такие придурки в банде. Обиделся, значит, на меня за Полесск. Ладно. Я ему такой Полесск устрою. Я его урою. Я его…
И Горбун в кратком, но исчерпывающем выступлении разъясняет любопытным слушателям, что именно он сделает с Князем. Некоторые его обещания явно неправдоподобны с физиологической точки зрения.
– Бывайте, ребятки, – говорит Горбун и делает ручкой.
– А этого?
Горбун проводит рукой у себя под подбородком.
– В Москву! – кричит Горбун, как три чеховских сестры. – Мне нужен Князь, а не его "шестерка". Слышь, Лось? Кончишь с этим – и в Москву.
Дверь за Горбуном захлопывается.
Лось – то есть амбал – переводит свой "люгер" на автоматический огонь и начинает стрелять. "Люгер" без глушака. Шум стоит обалденный. Отработанные гильзы сыплются на пол, как пшеница из элеватора. Я (то есть бес) становлюсь похожим на дуршлаг. Это очень неприятно, когда тебя расстреливают на твоих же глазах. Если этот бес просто прикинулся мной, это его дело. Но если это и вправду мое тело, то моя душа просто на глазах лишается жилплощади.
Лось опустошает магазин и перестает стрелять.
Бес стоит у стенки и кротко моргает. Из него хлещет, как из простреленного нефтепровода. Затем он встряхивается, шепчет чего‑то и стоит целый и невредимый.
– Е… – говорит Лось, – и пуля его не берет! Ну ладно, я пока раздумал стрелять.
Бес берет своей правой рукой левую руку, и левая вдруг отнимается от плеча. У беса, впрочем, тут же отрастает новая, а левая рука превращается в обломок водопроводной трубы.
– Мама! – говорит Лось, от изумления забыв более ядреные выражения. И тут же экс‑конечность обрушивается ему на голову. Лось вырубается.
Любитель стирки и глажения бросается к дверям. Правая рука беса растет с непостижимой скоростью, обгоняя бегущего бандита. Пальцы беса смыкаются на его макушке в тот момент, когда он уже возится с дверью, удлиняются, чтобы было удобней держать, и – бац – голова бандита с приличным даже для СУ‑27 ускорением сталкивается с дверной фанерой. Обе пришедшие в столкновение стороны несут тяжелые и невосполнимые потери. Дверь раскалывается. Бандит падает затылком о пол. Он вот‑вот отдаст душу… гм, я теперь сомневаюсь, что он отдаст душу Богу.
Бес шепчет заклинание, и я опять превращаюсь в человека.
– Ну что, пошли, – говорит Асмодей.
– Где мои ребята?
– Померли, – разъясняет бес, – ты один живой остался.
Я нагибаюсь над поверженным Лосем и вынимаю из его руки "люгер". "Люгер" слишком легок – видно. Лось расстрелял всю обойму.