За внешней независимостью и успехом была разлука с детьми, как можно предположить, вполне принимаемая обществом. Матери из высшего света не были привязаны к своим детям так сильно, как, возможно, женщины из более низких сословий. Они смогли стать первыми, пусть насильственно, под гнетом эмиграции и нежеланной революции, эмансипированными женщинами, которым их воспитание и образование позволили реализоваться профессионально.
В книге приводились и факты, указывающие на то, что миф о русской красавице эксплуатировался женщинами в откровенно корыстных целях уже в эпоху первой волны эмиграции. Свидетельства указывали, например, что в эвакуировавшейся армии барона Врангеля в Константинополе оказалось много девушек из домов терпимости Петрограда, Москвы, Киева, Одессы и Ростова, которые часто выдавали себя за жен офицеров, то есть дам из благородного сословия. Это позволяло им назначать более высокую цену за свои услуги. Но вместе с тем подобная практика порочила всех остальных русских женщин, многие из которых пытались зарабатывать не такими способами.
Была написана даже "Петиция стамбульских дам" "против этих сеятелей греха и супружеских измен, которые гораздо страшнее, чем сифилис и алкоголь". Они призывали "выгнать их (русских проституток) прочь с нашей земли". Турецкие одалиски настаивали на том, что русские женщины "обобрали турецкого мужчину и отняли у него последнее имущество, они разрушили наши семьи, развратили наших сыновей и стали дурным примером для наших дочерей – короче говоря, за один-два года им удалось и сейчас удается принести больше вреда, чем всем русским армиям вместе взятым".
Вместе с тем за границей, в той же Франции, со временем возникла мода не только на русский стиль, но и на русских жен.
К "русским музам европейской культуры" можно причислить Елену Дмитриевну Дьяконову, знаменитую Галу, сыгравшую далеко не последнюю роль в творческой судьбе Поля Элюара и особенно Сальвадора Дали; Лелю Саломе (Лу Андреас-Саломе), родившуюся и прожившую 20 лет в Петербурге, а впоследствии на долгие годы обосновавшуюся за границей. Она была близким другом Ницше, Рильке, Фрейда. Русские жены были у Пабло Пикассо, у Ромена Роллана, де Кирико, Луи Арагона, Анри Матисса, Герберта Уэллса.
Женская предприимчивость в эмиграции с самого начала оценивалась с точки зрения удачного замужества. Личная жизнь вынужденно выступала для многих эмигранток своего рода предприятием, бизнесом, когда за элегантными манерами и томными взглядами могли прятаться "оловянные" сердца.
Но нельзя было не отметить: нет каких-либо указаний на то, что эти золотые союзы, союзы мастеров и маргарит, гениев и муз, являются идеальной моделью для современной эмигрантки, которая видит свое счастье в рамках традиционной, или если точнее, нормальной модели поведения, где есть место и детям, и взрослым, и старикам. Поменялись технологии успеха. Женщины-музы, женщины-чаровницы, женщины-наслаждения, красавицы, разрушительницы и вдохновительницы, роковые, демонические женщины. Это женщины, чья жизнь всецело посвящена мужчине, или требующие такой же отдачи, но по сути своей эти женщины бездетны. В таких отношениях нет места больше никому.
Как сказала одна гениальная русская актриса в своем откровенном интервью, дети вытесняются или публикой или мужчиной, для которого хочется играть. У этого типажа должно быть свое место в многообразии типов русских женщин.
Семейная сторона жизни русских манекенщиц, русской богемы, не описана как несущественная. Богема на то и богема, чтобы окутывать себя мифами, не прояснять, а затуманивать, завораживать внимание публики красотой жеста и изяществом позы. Замечание маэстро "Нужно или детей воспитывать, или карьеру делать!" – не кажется мне теперь простым назиданием, сделанным мимоходом.
Социальный портрет русских в Париже: до и после
В литературе выделялось четыре волны русской эмиграции во Франции, по историческим периодам и мотивам выезда из страны. Первая, политическая, послереволюционная волна эмиграции была связана с выдворением или бегством из России, охваченной революционной лихорадкой, представителей высших сословий и интеллигенции. Это была вынужденная эмиграция, свершившаяся по политическим мотивам, то есть под давлением внешних обстоятельств. По сведениям Лиги наций, которые приводит Е. Ковалевский, только в сентябре 1926 года из России выехало 1 160 000 человек, около ста тысяч из них в конце концов осело в Париже. Их жизнь, пожалуй, наиболее подробно описана. Русские в эмиграции жили надеждой на скорое возвращение, не верили в долговечность советского режима. Считалось особой доблестью сохранить идеалы прошлого, высокие культурные и духовные традиции, прежде всего язык. "В деле сохранения национального облика и качеств русского человека на чужбине сыграли очень большую, если не решающую роль русская культура, которая высоко ценилась и ценится во всем мире, и русский язык, за чистоту которого боролись лучшие сыны рассеяния. Со стороны самого русского зарубежья шла неустанная и упорная борьба за сохранение русской культуры как в русских школах, так и организациях молодежи".
Для самой российской эмиграции первой волны, насколько можно судить по многочисленным мемуарам, книгам самих эмигрантов, Россия была и остается "основной точкой отсчета" в оценке их собственной биографии, биографии своего поколения, как бы ни рассматривался разрыв с родиной – как трагедия, или как долгожданное освобождение.
В значительной мере это мешало их органичному включению во французское общество.
Вторая политическая волна была не столь многочисленной, насчитывала несколько сотен человек, которые остались во Франции, не желая или опасаясь вернуться в Советскую Россию после Второй мировой войны.
Еще один прилив эмиграции совершился в семидесятые-восьми-десятые годы. Их было уже совсем мало – писатели-диссиденты, молодые люди крайних левых взглядов, сбежавшие во время командировок или гастролей артисты и ученые.