Часа два таились мы на бугре. Прежде чем знакомиться, нам нужно было твердо убедиться - на хуторе нет посторонних. Лежать на снегу, едва прикрывшем промороженный песок, - удовольствие маленькое. Озноб пробрал нас основательно. Челюсти свело - не разожмешь. А шевелиться и маяться в тридцати метрах от своры натасканных на зверье собак - забава рискованная.
С рассветом метель стихла. За низкими тучами взошло солнце. В одиночный просвет где-то далеко-далеко брызнул его рыжий яркий свет и погас.
Чу! Заскрипела дверь. Из дома вышел мужчина, Я приник к биноклю. И словно перед окулярами увидел заросшее по глаза русой бородой лицо, красный нос пуговкой, торчащий из курчавых волос. Рыжая шапка из лисы-огневки будто горела в свете пасмурного дня. На отворотах крытого сукном полушубка виднелась волчья шерсть. В руках он держал штучной работы двустволку с насечкой. По всем приметам - дядя Иван.
- Поздно на охоту, - тихо проворчал Вася, постукивая зубами от озноба.
- Ему виднее…
У угла дома стояла одна в другой стопа банных шаек. Взяв пару, дядя Иван прошел в пристройку, служившую, видимо, кухней для собак, наполнил тазы парующей едой. Отнес тазы к дверцам псарни и выпустил двух здоровых кобелей. Они набросились на еду, а запертые в других помещениях псы завели отчаянный концерт.
Поев, собаки принялись было играть, но дядя Иван окликнул их, и они послушно, деловито двинулись впереди него.
Снова заскрипела дверь. По поющим от мороза ступеням невысокого крыльца спустилась девушка с ружьем - непритязательной тульской двустволкой с побитым прикладом. Девушка была полной, со скуластым лицом, отцовским носом-пуговкой, который словно растаскивал красные от здоровья налитые щеки. Она тоже покормила собак и ушла в тугаи слева от сарая, на край болота.
И опять, едва она скрылась в зарослях, отворилась дверь дома. На порог, держа в каждой руке по прекрасному ружью, вышла настоящая красавица: высокая, стройная даже в меховой одежде. Строгое лицо её, чуть тронутое розовым морозным загаром, обрамлял вязаный шерстяной платок. До сих пор я помню её облик.
Отлично подогнанная длиннополая куртка из шоколадного меха ондатры облегала её фигуру, перехваченную патронташем. Выворотные меховые штаны будто лесины обтягивали ноги красавицы, обутые в теплые высокие сапоги из собачьих шкур.
- Посмотри-ка, - толкнул я Хабардина, передавая ему бинокль.
- Я уж вижу, - прошептал Вася сведенными от холода губами, а глянув в бинокль, добавил: - Губа у щеголя-уполномоченного не дура. Только по комплекции старший лейтенант этой красавице не подойдет - жидковат.
- Поболел бы за товарища…
- Вот я и болею.
Красивая девушка поставила ружья у угла дома, принялась кормить очередную пару псов. Чтобы она ни делала, всё у нее ловко получалось - загляденье, да и только. Когда собаки наелись, девушка лихо свистнула, и псы бросились впереди неё по заветной, привычной тропе.
- А почему у неё два ружья? - обеспокоенно спросил Хабардин.
- Я тоже хотел бы это знать.
- Не с двумя же ружьями она охотится!
- Узнаем… Раз уж мы здесь - узнаем.
- И ружья-то, похоже, немецкие. - Вася повел плечами, чтоб хоть капельку согреться движением. - Больно хороша девица для охотницы. И на тебе - с двумя ружьями! Они же по нескольку тысяч стоят каждое!
Тут ступени крыльца буквально застонали. И я увидел на крыльце женщину необычайной полноты. Странным даже показалось, каким образом она протиснулась в дверь дома. Конечно, мне показалось, что под тяжестью её громоздкого тела вздрагивала даже земля. Красное расплывшееся лицо её, может быть, лишь карими глазами да темным цветом волос напоминало дочь-красавицу. Впрочем, я заговорился. Всё наоборот.
Громоздкая женщина принялась готовить еду в собачьей кухне. Ходила она утицей, переваливаясь. Зажгла дымный очаг в коптильне по другую сторону дома. В открытую дверь мы видели много подвешенной рядами рыбы. Громоздкая женщина ушла в дом, выпустила во двор семерых девчонок, мал мала меньше. Старшей здесь не исполнилось, поди, и четырнадцати, а младшей - пяти. В детском гаме мы едва расслышали далёкие выстрелы.
За полдень мать отправила девчонок в дом, в тепло, при одной мысли о котором у нас сладко заходилось сердце. Нам казалось, что, поднявшись, и шага сделать не сможем, так закоченели.
Наконец-то появился дядя Иван. За пояс его были подвешены за шеи две утки и фазан. Он бросил выпотрошенную дичь в какой-то ларь около дома, занес ружье; вышел с топором, принялся что-то мастерить, тюкая инструментом по колоде.
- Пойдем, - сказал я Хабардину, чувствуя - ему совсем плохо.
Он даже икать начал - совсем закоченел, замерз. Да и ждать больше ни к чему: всех домашних мы видели, а окажись посторонний в доме, то и он уж непременно высунул бы нос на двор.
Увидев нас, вдруг вышедших из камыша, бородач перехватил топор поудобнее. Потом шагнул было к псарне.
- Здрасьте, дядя Иван! - мой крик заставил его остановиться. Оружия в наших руках не имелось.
Несколько секунд бородач стоял, готовый запустить топор в любого из нас. Он вроде бы даже прикидывал, кого сподручнее поразить наверняка и с кем он потом справится без особых хлопот.
- Дядя Иван! Здрасьте! - как можно приветливее говорил я, подходя.
Жена его, выглянув из коптильни, так и осталась в дверях, строго глядя на нас.
- Да вы что - испугались? Дядя Иван…
- Здравствуйте, здравствуйте… - бормотал старик, отложив топор и пожимая протянутые руки. - Кого тут бояться… Сами-то откуда будете?
- Мы зимние пастбища для колхоза ищем. Вот и документы наши. Я - гуртоправ, а он - бухгалтер. Про вас мы в Гуляевке услышали…
Мы, наверное, представляли собой смешную пару: щуплый Хабардин с горбом мешка на спине, и я - верзила, с дрыном в одной руке.
- Чего "услышали"? - неохотно спросил дядя Иван и вздохнул.
Не нравилась мне встреча дяди Ивана. Слишком угрюмым он выглядел для человека, который живет отшельником: живет - не тужит и рад быть должен каждому человеку, посетившему его хутор. Как же иначе? А он готов был пойти на нас с топором.
Я подождал с ответом на его вопрос о том, что мы услышали в Гуляевке. И он почувствовал это и снова полуспросил, глядя искоса:
- Чего обо мне можно слышать…
- Живете давно… Места здешние хорошо знаете…
- Живу… Знаю… Само собой… - как-то успокоеннее сказал дядя Иван.
Из-за угла псарни выскочили две собаки и принялись лениво облаивать нас. Дядя Иван цыкнул. Ещё и ещё раз оглядел нашу крепко поношенную одежку, солдатские вещевые мешки и большую фляжку на боку.
- Зина! - вдруг крикнул старик. - Где ты запропастилась?
Только после этого из-за угла появилась полная девушка с отцовским носом-пуговкой. У пояса ее висело четыре утки. Она, потупив взгляд, кивнула нам и, не останавливаясь, прошла в дом.
- А какой у вас скот? - спросил дядя Иван, забрав бороду в кулак.
- Разный. Коровы, овцы, конечно, козы…
- Коровам тут зимой делать нечего, - усмехнулся в бороду охотник. - Подохнут от бескормицы. Высохший на корню курек - не еда для скота… А его вон сколько, - дядя Иван кивнул в сторону закраины болота, где на огромном пространстве расстилались прекрасные пастбища для тысячных отар. - Только волков полно. Много овец задерут…
- А собаки на что? - бодро сказал я.
- У меня их сорок две штуки. А баранту я в овчарне держу. На всякий случай.
- Тут, пожалуй, не только хищников много. Мясного зверья тоже полно…
- Есть. Водится. Сайгаки, кабаны… Дичь разная.
Видел дядя Иван, что промерзли мы оба до мозга костей, но в дом приглашать не спешил. Ждал ли - сами попросимся, другие ли мысли его одолевали, не знаю.
- Да… Не похоже, что вы по карточкам еду получаете, - хлюпнув носом, проговорил Вася Хабардин.
- Мы их и не видели, - как-то странно проговорил охотник. Слышалась в его голосе жалость к людям, которые вынуждены думать о том, из чего сварить еду. - Да, мы их и в глаза не видели… Очень трудно в городах?
- Тяжело…
- А на фронте как?
- Вышибли немца из Киева. В Крым наши войска прорвались, - словно отчитался я. Раз мы из Гуляевки, то обязаны знать последние новости.
Вероятно, уверившись, что мы не шастали по болотам и действительно знаем положение на фронте, дядя Иван сказал:
- Добро, хоть я это уже слышал недавно…
"Конечно, - подумал я, - был у вас уполномоченный, щеголь - старший лейтенант…" - а вслух полуспросил:
- Может, что нового слышали, да мы не в курсе…
- Жена моя, - вместо ответа сказал бородач, представив громоздкую женщину, которая, выйдя из коптильни, тихо подошла к нам. - Надей зовут.
Надя протянула нам руку лодочкой. Постаралась улыбнуться.
Из камыша с правой стороны поляны выскочили две собаки, бросились было к нам, но резкий посвист остановил их. Псы сели, оглядываясь, потом легли, положив морды на лапы и глядя на нас. Следом вышла стройная красавица с двумя ружьями за плечами. У её пояса висело четыре фазана и шесть уток. Увидев нас, она сбросила ружья с плеч и, перехватив за шейку ложа, положила пальцы на спусковые крючки. Это движение было быстрым, привычным до непроизвольности.
"Ого, как насторожена красавица, - подумал я. - Неспроста!" А вслух спросил:
- Вы с обеих рук стреляете?
- Ну!
- Правда?
- Правда, - немного смутилась девушка.
- Это наша вторая дочь - Нина, - сказал дядя Иван с гордостью. - Главная в доме… После меня. Охотница, каких свет не видывал. Зина-то, старшая, что первой пришла, та бьет из ружья вроде поневоле. А эту - хлебом не корми…