Поэзия ушла на окраины. Она восприняла язык рабочих и студентов, моряков и крестьян. Вобрала в себя говор заводов и рынков, причалов и дешевых закусочных. Она переварила все мыслимые и немыслимые сленги, обучилась бесконечной скороговорке торопящегося века и категорической краткости его рекламы.
Все это она перевела на свой язык - язык поэзии. И стала сочнее, резче, иногда - грубее, но всегда - отчетливее, выразительнее.
Так что если теперь поэзия и появляется на центральной улице города, то только в рядах демонстрантов…
Невероятно расширилась и тематика стихов. Здесь - и продолжение "вечных" тем, и возникновение новых. Тихий лирический шепот и открытый, почти баррикадный крпк. Доверчивая утренняя улыбка ребенка и философская грусть уходящего дня.
При всем этом - постоянное осмысление жизни, ее проблем, ее надежд, разочарований и новых надежд.
Жизнь нам дается даром.
Как не ценить даровщины?
Даром - небо и тучи,
Даром - холмы и лощины.
Дождь и распутица - даром,
Даром - дымки выхлопные,
Даром - узоры лепные
Над входами в кинотеатры
И вывески над тротуаром.
Вот брынза и хлеб - за денежки;
Даром - вода натощак.
Свобода - ценой головы.
Рабство - бесплатно, за так.
Жизнь нам дается даром.
Кажется, что этим стихотворением турецкий поэт Орхан Вели вместе со своими коллегами из других стран участвует в продолжающейся дискуссии о том, какой должна быть поэзия: ангажированной или не ангажированной?
Иными словами: должна ли быть поэзия активной, наступательной, тесно связанной с жизнью или не должна?
И опять спор этот далеко не так безобиден, как может показаться. Сухим академизмом и не пахнет.
Дело в том, что "сильных мира сего" настораживает возросшая активность поэзии, пугает влияние такой поэзии па молодежь.
И поэтому теоретики "неангажированности" все чаще говорят о том, что главная задача поэтов - создавать стихи для вечности. Для нее одной. И как можно меньше интересоваться политикой, как можно меньше заниматься сегодняшним днем.
Но у поэзии с вечностью взаимоотношения довольно странные: доказано, что если ты, поэт, не сумел (или не захотел) выразить сегодняшний день, если этот день тебе не интересен, то вечность не станет интересоваться ни тобой, пи твоими стихами.
Это почти закон.
Ибо полная аполитичность, помимо всего прочего, еще и - равнодушие.
А настоящий поэт не может быть равнодушным. Во всяком случае, среди больших поэтов равнодушных не было никогда…
Большие поэты остаются большими, о чем бы они ни писали.
Вы прочтете в этой книге стихи Дэвида Герберта Лоуренса и Франка Ведекинда, Луи Арагона и Назыма Хикмета, Янниса Рицоса и Гудмундура Бэдварссона, Эйно Лейно и Эрика Акселя Карлфельдта, Мориса Карема и Ганса Магнуса Энценсбергера. Вы почувствуете, что эти и другие поэты болели не только (и не столько!) за свою судьбу. Вместе с ними вы будете радоваться и негодовать, улыбаться и плакать. Перед вами они не будут скрывать ничего - ни слабости своей, ни силы.
Вы заметите, что многие из них умеют говорить серьезно, даже создавая насквозь иронические стихи. Вот Жак Превер:
Все меньше и меньше остается лесов:
Их истребляют,
Их убивают,
Их сортируют
И в дело пускают,
Их превращают
В бумажную массу,
Из которой получают миллиарды газетных листов,
Настойчиво обращающих внимание публики
На крайнюю опасность истребленья лесов.
Лежит перед вами и передо мной поэтическая карта Европы. А я по-прежнему не знаю, как поточнее обозначить на ней поэтов.
Но зато твердо знаю другое: если они города, то это города очень добрые, предельно открытые. Города, где каждый путник может найти себе в любое время суток и кров и очаг.
А если они вершины, то - какими бы высокими, какими бы заоблачными они ни были, - на них никогда не нарастает вечный лед, на них никогда не лежит вечный спег. Это теплые, живые вершины. Я знаю, что там всегда растут цветы. И еще я знаю, что вершины эти сами излучают свет. Свой, собственный свет. И поэтому даже у самых подножий этих великих гор нет мрачных ущелий, оползней и обвалов. Даже здесь - внизу - никому из людей не бывает зябко.
А уж если ты поднимешься наверх, если ты пересилишь боязнь высоты, пересилишь усталость и, ахнув, застыпешь там, на уровне полета орлов, если ты широко распахнешь глаза свои и душу, то обязательно увидишь не только прошлое земли, но и будущее ее.
Вот какую удивительную силу имеет поэзия. Вот что может творчество.
Кстати говоря, тема творчества, тема его истоков и осмысления не чужда поэтам. Вы найдете в книге стихи и на эту тему.
В общем-то поэты по-разному отвечают на вопросы: "Что такое поэзия? Как создаются стихи?" Отвечают иногда шутливо, а чаще - всерьез.
Разберите стихи на слона,
отбросьте бубенчики рифм,
ритм и размер.
Даже мысли отбросьте.
Провейте слова на ветру.
Если все же останется что-то,
это
и будет поэзия.
Так формулирует свой ответ испанец Леон Фелипе. А француз Раймон Кено начинает свое стихотворение "Искусство поэзии" так, как обычно пишутся рецепты в кулинарной книге:
Возьмите слово за основу
И на огонь поставьте слово,
Возьмите мудрости щепоть,
Наивности большой ломоть,
Немного звезд, немножко перца,
Кусок трепещущего сердца
И на конфорке мастерства
Прокипятите раз, и два,
И много-много раз все это.
Теперь пишите! Но сперва
Родитесь все-таки поэтом.
Итак, "сперва родитесь все-таки поэтом…". Пожалуй, добавить к этому нечего.
Но в странной и прекрасной профессии поэтов есть нечто объединяющее всех пишущих, независимо от языков, стран и времен.
Когда стихи закончены, то они уже не принадлежат тебе. Точнее, в эту самую минуту они начинают принадлежать не только тебе одному.
Стою у окна, его отворив пошире,
и белым платком машу, навсегда прощаясь
с моими стихами, которые к вам уходят.Ни радости не испытываю, ни грусти.
Что делать - удел стихов, он таков от века.
Я их написал и скрыть их от вас не смею,
когда б и хотел, не мог поступить иначе -
цветок не умеет скрыть своего цветенья,
и скрыть не может река своего теченья,
и дереву скрыть плоды свои пе удастся.Все дальше мои стихи от меня уходят,
и я, к моему немалому удивленью,
отсутствие их ощущаю почти до боли.Кто ведает, чья рука их перелистает?
Неведомо, кто развернет их и прочитает…Ступайте же, о стихи мои, уходите!
Умирают деревья - семена их уносит ветер.
Засыхают цветы - а пыльца всо равно бессмертна.
Реки в море текут - а вода пребывает с ними.Ухожу, оставаясь, - как всё в этом мире.
(Ф. Песоа)
Поэты рождаются, стареют, умирают. Поэзия остается. И вот перед вами поэтическая карта Западной Европы. Сейчас вы отправитесь в путь. Я вам завидую. Я знаю, что путь этот обязательно будет счастливым.
Потому что встреча с настоящей поэзией - всегда счастье.
РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКАЯ ПОЭЗИЯ XХ ВЕКА
АВСТРИЯ
ГУГО ФОН ГОФМАНСТАЛЬ
Перевод С. Ошерова
Гуго фон Гофмансталь (1874–1929). - Поэт и драматург, крупнейший представитель символизма в австрийской литературе и вообще в литературе немецкого языка. Печататься начал в 1891 г., первый поэтический сборник ("Избранные стихи") выпустил в 1903 г. В восемнадцатилетнем возрасте приобрел европейскую известность драмой "Смерть Тициана". Был автором нескольких либретто к операм Рихарда Штрауса (наиболее известна опера "Кавалер роз"). Лирическое наследие Гофмансталя невелико, но стихи его входят во все поэтические антологии. На русском языке издавался в основном в начале века; драмы Гофмансталя неоднократно шли на русской сцене.
ВСЕЛЕНСКАЯ ТАЙНА
Да, глубь колодца знает то,
Что каждый знать когда-то мог,
Безмолвен и глубок.Теперь невнятны смысл и суть,
Но, как заклятье, все подряд
Давно забытое твердят.Да, глубь колодца знает то,
Что знал склонявшийся над ней -
И утерял с теченьем дней.Был смутный лепет, песнь была.
К зеркальной темной глубине
Дитя склонится, как во сне,И вырастет, забыв себя,
И станет женщиной, и вновь
Родится в ком-нибудь любовь.Как много познаёт любовь!
Что смутно брезжило из тьмы,
Целуя, прозреваем мы.Оно лежит в словах, внутри.
Так нищий топчет самоцвет,
Что коркой тусклою одет.Да, глубь колодца знает то,
Что знали все… Оно сейчас
Лишь сном витает среди нас.
ТВОЕ ЛИЦО
Твое лицо отягощали слезы.
Я смолк, я стал смотреть и вдруг воочью
Увидел прежнее. Вдруг все всплыло!
Я так же предавался ночь за ночьюДолине - ибо я ее любил
Безмерно - и луне, и голым склонам,
Где мелкие скользили облака
Между худых разрозненных деревьев,Где серебристо-белая река,
Всегда журчащая, всегда чужая,
Текла сквозь тишину. Вдруг все всплыло!Вдруг все всплыло! То прежнее томленье,
В котором предавался я часами
Бесплодной красоте долин и рек,
Пробуждено твоими волосами
И блеском между увлажненных век.