От девушек на станции Степанов узнал, что все организации и учреждения района размещены на краю города. Здесь уцелело с десяток домов. В небольших полукрестьянских домиках этой самой захолустной окраины жил и работал весь так называемый районный актив. Секретарем райкома комсомола, как выяснил Степанов, был Ваня Турин, его одноклассник.
После окончания школы Ваня Турин, комсомольский активист, не стремился, как почти все его товарищи, в Москву, Ленинград или Смоленск. (Почему-то три эти города притягивали дебрянскую молодежь больше всего.) Он остался на родине и устроился на мебельную фабрику, где его вскоре выбрали секретарем комсомольской организации. Так он и пошел по комсомольской линии. В последний приезд Степанова в Дебрянск Ваня Турин был инструктором райкома. Степанов даже присутствовал на каком-то молодежном митинге в горсаду, слышал выступление Турина.
Здесь, в этой части города, уже чувствовалась жизнь. Прошли двое мужчин, за шторами в окнах - свет керосиновых ламп, даже, кажется, голоса…
Степанов спросил, где райком комсомола, и ему указали домишко в три окна. Никакой вывески, как и на остальных, на нем не было. Планировку этих домов Степанов знал превосходно - все на один манер: тесовый холодный коридорчик, из него ход на кухню, где добрую греть занимает русская печь. Чистая половина, за кухней, разбита тесовой перегородкой надвое: "залу" - самую большую комнату в доме - и крохотную спаленку…
Так оно и оказалось. Степанов прошел коридор и очутился в кухне. Здесь было бы совсем темно, если бы не свет топившейся печки. Из "залы" слышались голоса. Степанов понял, что идет бюро и оно, видимо, в самом разгаре. Войди он сейчас, Ваня бросится ему навстречу, полчаса будет толковать с ним: что? как? откуда? - а может, и совсем перенесет бюро, в общем, нарушит ход своих дел. Поэтому, как ни хотелось встретиться с другом сию минуту, Степанов остался на кухне, сел у топившейся печи, стал смотреть на горевшие поленья.
- Следующий вопрос, - услышал Степанов голос Турина, - заявление Ободовой…
Кто-то вздохнул, стул с шумом отъехал в сторону, видимо, Ободова встала.
"Какая Ободова? - вспоминал Степанов. - Ободова, Ободова…" "Нина Ободова, ученица седьмого "А" класса, прочтет стихи "О Родине", - вспомнил он голос и интонацию преподавателя литературы, объявившего на каком-то школьном вечере ее выступление. На сцену - это было, кажется, в Доме пионеров - вышла невысокая девочка в короткой юбке. С ходу, едва дойдя до рампы, она начала читать стихотворение.
Нина Ободова читала громко, выразительно и под конец, когда окончательно освоилась с аудиторией, свободно и с большим чувством. Зал, где было много родителей, долго аплодировал. Слушателям нравилось и само стихотворение, и то, что читает его милая девочка, вся какая-то ясная и радостная, дочка Георгия Петровича и Нины Семеновны Ободовых, людей, уважаемых в городе.
Нина поклонилась в ответ слегка и с достоинством. Ободренная, она продекламировала второе стихотворение уже совершенно свободно и с еще бо́льшим чувством. Ей опять аплодировали.
И вот сейчас Степанов услышал, как Турин читал заявление этой девочки. Нина Георгиевна Ободова, 1924 года рождения, комсомолка, русская, во время оккупации города работала в организованном немцами квашном пункте, потом - на каком-то складе, участвовала в вечеринках, куда заглядывали и офицеры. Свой комсомольский билет она спрятала. Когда пришли наши, отрыла его, но увидела, что билет испорчен сыростью… Стали задавать вопросы:
- Где же ты его зарыла?
- В сарае… Он все время был у нас сухим, сарай, а потом протекать стал, а я не знала, что протекает…
- В этом и вся твоя вина?
- Нет…
- Вечеринки где устраивались?
- У соседей… - Нина отвечала с уважением к спрашивающим, но коротко, не оправдываясь. Чувствовала ли она себя виноватой или считала, что говори не говори - не поймут?
- Немцы всегда бывали?
- Иногда…
- Что же они делали на вечеринках?
- Танцевали…
- Только и всего? - Кто-то хихикнул нехорошо, с намеком.
Молчание. На этот раз Нина уже ответила не без вызова:
- Только и всего!
- Ну, ну, Ободова! - осадил ее Турин. - Значит, фашисты танцевали с девушками… С твоими подругами, русскими?
- Да…
- А с тобой?
- И со мной…
Степанов услышал, как сразу, словно сговорившись, тяжело вздохнуло несколько человек, зашуршало, наверное по толстой оберточной бумаге, перо секретаря.
- Ну, хорошо, - продолжал Турин. - Ты рассчитывала, что наши, видимо, вернутся, и решила билет не бросать, а запрятать… Да еще, говоришь, в тряпочку завернула?
- Да.
- Значит, все-таки надеялась?
- Надеялась…
- Ну, а как же так: сидеть дома, работать на наших врагов, ждать, пока другие, такие же, как ты, снова вернут тебе родину?
Нина не ответила.
- Все ведь хотят жить и веселиться, - пояснил Турин.
И сейчас девушка не ответила.
- Значит, не такие, - сказал кто-то зло, и слова эти прозвучали приговором. - Воевали не такие.
В "зале" снова помолчали. Потом Турин попросил Ободову, пока бюро вынесет решение, подождать на кухне. Нина вышла.
Увидев солдата, освещенного пламенем звонко трещавших в печке поленьев, Нина прошла в темный угол и только там тихо всхлипнула.
Степанов со смешанным чувством жалости и неприязни посмотрел на нее. Нина немного подросла, повзрослела, и красота ее стала не детской… Свет из печки падал то на ноги в шелковых чулках, то на платье, казавшееся сейчас сиреневым, с аккуратной овальной заплатой внизу… Овал этот был верной приметой нужды, и Степанов уже не чувствовал недавней неприязни к Нине Ободовой…
Вытирая лицо, она вдруг повернулась и узнала его.
- Миша? - чуть слышно проговорила она и непроизвольно подалась к нему.
Степанов не ответил и не поднялся.
- Вот как… - заметила Нина Ободова и с укоризной покачала головой. Всхлипывать она перестала.
Из "залы", откуда последние минуты доносились лишь приглушенные голоса, вдруг послышалось громкое:
- Да я бы ни одной такой билета не дал! Суки…
- Товарищ Гашкин! - одернул Турин одного из самых ретивых. - Выбирай выражения!
И вслед за этим донесся отчетливый глухой стук. Так могли стучать только костыли.
- "Выражения"… - повторил Гашкин. Видимо, он в гневе, стукнул костылями или переставил их с места на место. - Нас убивали, а они?! Немцев на своих пуховых постелях ублажали?
- Хватит, Игнат! - сказал Турин.
В "зале" стало тихо. Нину вызвали и, осудив ее поведение, объявили, что пока выдать ей новый билет райком не считает возможным.
Нина Ободова пробежала к выходу, не взглянув на Степанова.
3
Сразу все разошлись, быстро минуя темную кухню, где к тому времени дрова в печке догорели. Степанов проводил взглядом плотную фигуру одноногого, глухо стучавшего костылями - это был, очевидно, Гашкин, - и с широко распростертыми для объятий руками вошел в комнату, где остался Турин.
Тот сразу узнал старого приятеля, но - странно! - даже не выказал большого удивления.
- А-а, Миша? Откуда ты?
И тут же, словно только в этот миг поняв, что руки распростерты для того, чтобы обнять его, и что перед ним Маша, Ваня Турин бросился к Степанову.
- Не думал… Не думал… - говорил он. - Вот не думал… Раздевайся, садись…
Степанов разделся и сел.
Районный комитет комсомола занимал дом Клецова, бывшего при немцах владельцем ресторана и обежавшего с ними. В комнатах остались цветы, стол, комод, кушетка, вазы. Вазы использовались то как пепельницы, то как подставки для керосиновых ламп.
- Рассказывай, рассказывай! - теперь уже торопил Турин друга, не без удивления рассматривавшего необычную обстановку райкома. - Воевал, ранили?.. Серьезно?.. Где?.. Что будешь делать?..
Рассказывать… Да как о войне, в которую столько всего вместилось, вот так взять и все выложить? Год будешь рассказывать - и то всего не расскажешь!
Степанов ответил не сразу:
- Крещение получил под Вязьмой в сорок первом, - и пытливо взглянул на Турина: "Понимаешь?"
Турин лишь кивнул, хотя обо всем, что вкладывал в этот безмолвный вопрос Степанов, мог лишь смутно догадываться. А Степанов помнил…
К 7 октября моторизованные корпуса врага отрезали пути отхода 19, 20, 24, 32-й армиям. Но наши войска продолжали упорные, неравные и потому особенно кровопролитные бои, вначале сковывая действия двадцати восьми немецких дивизий. Вражеская группировка не добилась решающего успеха в наступлении на столицу, однако сражение в районе Вязьмы очень дорого обошлось нашим войскам.
- …Но была не только Вязьма, - продолжал Степанов, - потом был и Воронеж, и Курск, и, конечно, десятки сел и деревень…
- Освобождал?
- Участвовал…
- А служил кем?
- Минометчиком…
- Ранило где?
- Под Курском…
- Тяжело?
- Нет… Бывает хуже! Я-то еще, можно сказать, легко отделался! Правда, еще контузия была. Вот и списали. Негож!.. Да хватит обо мне! Как вы здесь?
Но Турин все не унимался:
- А к нам как попал?
- Попросил назначения…
- Молодец! - похвалил Турин. - Не каждый поедет.
- Да брось ты, Иван!.. - оборвал его Степанов.
И этот рассказ о себе, и похвала Турина показались Степанову зряшными: города нет, что-то в его жизни и сотен других людей сломалось навсегда…
- Ты где ночуешь? - спросил Турин.
- Не знаю…
- Останешься у нас, - решительно сказал Турин. - Ничего лучшего не найдешь… - И позвал: - Власыч!