Из комнатки, служившей, видимо, спальней, вышел рыжеватый парень.
- Вот председатель нашего "колхоза", - представил его Турин Степанову. - А это, Власыч, мой лучший друг, Миша Степанов, из самой Москвы… Как, примем?
Власыч и Степанов пожали друг другу руки.
- Конечно! - И Власыч сейчас же вышел.
Турин сказал, что он и инструктор Власов живут здесь, в райкоме.
- Совсем недавно, - продолжал Турин, - условия жизни были еще хуже. Войска и партизаны, партизанил и я, вступили в горящий город. Немцы взорвали все каменные дома, подожгли деревянные и по шоссе отступали на запад, оставляя позади себя пустыню. Пустыню в буквальном смысле слова. Нашим потомкам трудно будет поверить, что все делалось совершенно сознательно, со старанием, с целью уничтожить все следы человеческой деятельности на протяжении веков. Население: женщин, стариков, детей - всех, кого можно и кого нельзя, под конвоем угоняли на запад. И если бы не наша армия - не вернуться бы им назад! А вернулись - ни жилья, ни воды, ни хлеба. Негде вымыться, постирать белье… Теперь-то мы живем - не сравнить! Теперь у нас почти все есть!
- Что "все"?
- Мельница есть, сами муку мелем… Пекарню открыли… Магазин… Работают парикмахерская, почта. Ты их видел?
- Нет. Ничего я еще не видел…
- Обязательно сходи посмотреть. И амбулаторию не видел?
- Нет.
- Посмотри, посмотри…
- Заболею, схожу…
- Нет, ты так посмотри, - настаивал Турин.
Несколько раз Степанов перебивал его, узнавал о школьных товарищах, одноклассниках. Турин сначала переспрашивал: "Кто это?" Потом, вспомнив, говорил:
- Ах, Колька? Ну да, Колька Журавлев? Колька не знаю где.
- Зоя?
- Зоя? - повторил Турин. - Зоя давно замуж вышла. В войну с матерью эвакуировалась.
И так же коротко говорил о погибших:
- Катю повесили. Она у нас связисткой была… Выследили… Будешь идти по Советской, могилку увидишь против фотографии. Это ее могилка.
О некоторых товарищах Турину сообщил Степанов. Окончили институты, многие работают на военных заводах. Но большинство, как выяснили сообща, на фронте: лейтенанты, капитаны и майоры. Есть даже один подполковник.
- А Маша Полымова?
- Вышла замуж за немца и уехала в Германию.
- Маша?!
- Да. Работала на квашпункте. Теперь мы там восстанавливаем склад для продуктов. Обязательно посмотри, - советовал Турин.
- А Лида?
- Лида? - Турин припоминал.
- Сасова. Перед тобой сидела на парте.
- Лиду немцы угнали. Видели ее бережанские в толпе… Отбили наши или нет, не знаю… Да, брат, дела… - заметил Турин и после паузы спросил: - Не женился?
- Да нет… А ты?
- Не успел…
Степанов спросил о родителях.
- Приткнулись в Белых Берегах… Дом неплохой… А мать твоя все еще в Саратове?
- Пока там… Слушай, а где Иван?
- Иван Дракин?
Степанов промолчал: "Сам знаешь! Кроме тебя был только один Иван".
- Дракин у нас уже с орденом… Был в партизанском отряде, потом ушел в армию. Все наши ушли в армию. Вот только Власыча, меня да еще двух-трех товарищей и оставили - город возрождать. Слово-то какое легкое - "возрождать". А на самом деле!.. - Турин лишь рукой махнул: что говорить! - Так вот, Дракин оставил нам в наследство типографскую машину, он в отряде ею заведовал, будем на ней газету печатать… Кстати, ты в райкоме партии еще не был?
- Когда же? - удивился Степанов.
- Тебя наверняка в редколлегию введут. Ты ведь человек пишущий… Не забыть подсказать… В редколлегию! В редколлегию!
Когда Турин начинал говорить о предстоящих делах, он увлекался и уже совсем был не похож на того Турина, который отвечал на расспросы Степанова о прошлом: не переспрашивал, не тянул, становился оживленным.
- В какую редколлегию? - недоумевал Степанов. - Что я могу? Я же ничего не знаю о здешней жизни.
- Ладно… Ладно… Это дело неблизкое… Газеты еще нет… К тому времени разберешься…
Степанов спросил еще кое о ком, Турин отвечал и все время сворачивал к сегодняшнему дню, к текущим делам и заботам.
В семилинейной лампе догорал керосин, и нагоревший фитиль вонюче дымил, протянув кверху тонкую, извивающуюся черно-бархатную ниточку.
Как только на минуту прекратили разговор, глаза у Турина вдруг закрылись, голова упала на грудь… Он вздрогнул, силой заставляя себя бодрствовать.
- Вот так-то, брат… - проговорил он.
Через минуту его опять охватила дремота, тяжелая голова сама собой стала клониться, клониться, подбородок уперся в грудь.
Степанов недвижно, какой-то оцепенелый, сидел и думал о дремлющем Турине. Он не завидовал ему, его рассудительности, спокойствию, отрешенности от прошлого, хотя понимал, что так, может быть, лучше и наверняка легче.
Степанов долго удерживался от вопроса: что с Верой? Где она? Думал: спросишь - Турин сейчас же многозначительно улыбнется, а может, подмигнет: "Я еще тогда, брат, знал все…" Но сейчас Турин вряд ли был способен предаваться лирике, и Степанов решился, спросил:
- А Вера?
Засыпающий Турин вздрогнул, с трудом открыл слипающиеся глаза и, стараясь придать голосу бодрость, ответил:
- Хорошей учительницей будет… - И, помолчав, признался: - Ох уж этот хлебозакуп!.. В четыре часа сегодня встал. Да и спать было холодно… И вчера!..
"Какой хлебозакуп? Что он там говорит?!" Сдерживая нетерпение, как можно спокойнее Степанов спросил:
- Где же она?
- В школе…
- Здесь?!
- Ну да…
- В городе или в районе?!
- Да в городе же! На бюро она была. Разве не заметил?
Степанов хотел что-то сказать, встать - и не мог. Что-то прибило его. Он вспомнил: когда расходились с бюро, через темную уже кухню прошло несколько мужчин, две женщины. На них он даже не взглянул как следует. Его интересовал человек на костылях, кто так безжалостно и строго осуждал Ободову… Вспомнил сейчас: одна женщина была в сапогах, с цигаркой во рту, кажется, в ватнике… Другая… Другая - в пальтишке… Высокая… Так это и была Вера!
Степанов даже рассердился на Турина, словно тот все мог, но не захотел ничего сделать для их встречи. А почему он сам внимательно не посмотрел на проходящих женщин?.. Да потому, что даже и предположить не мог, что Вера - в городе. И как дурак сидел битый час у печки!
- Где она живет? - спросил Степанов, поднимаясь.
- Где жила, там и живет… Только не в доме, конечно, дома нет, а в подвале… Ты уж не туда ли собрался?
- Туда!
- Придется отложить… Во-первых, уже поздно, а она там живет не одна… Во-вторых, она уехала…
- Куда?
- В Красный Бор… Оттуда как раз один товарищ был с подводой, вот он ее и прихватил…
- Когда вернется?
- Завтра я отправлюсь по деревням, заеду за ней, вместе и вернемся…
Радость и досада одновременно охватили Степанова. Радость оттого, что Вера здесь, в городе, досада - что так нелепо он упустил ее и теперь вот жди целые сутки, пока она вернется из Красного Бора. А все-таки радости было больше, и, сразу подобревший к людям, Степанов вдруг проникся жалостью к невыспавшемуся другу:
- Ложись, Иван, ложись!
- Ты ел что-нибудь?
- Ел, ел… Ложись. Ты, значит, и хлебозакупом занимаешься?
- Хлебозакупом-то в основном и занимаюсь… Хлеб всем нужен…
Турин стал устраиваться на столе. Расстелил старое пальто, положил подушку…
- Ты на кушетке ложись…
Он уже расстегнул солдатский ремень, но в комнату, широко расставив руки и держа в них медный поднос с жареной картошкой, вошел инструктор Власов.
- Иван Петрович, - радостно сообщил Власов, - картошка! В райкоме партии жарил. Говорю, так и гак, гость из столицы. Дали под гостя. Садитесь, садитесь… Остынет!