Новый роман известного украинского писателя, Героя Советского Союза Ю. Збанацкого "Красная роса" - о партизанской борьбе на временно оккупированной фашистскими войсками территории Украины. В повести "Поликарп" рассказывается о человеке необычной судьбы, активном участнике гражданской войны и коллективизации на Украине. В повести "По обе стороны Тали" осмысливаются современные морально-этические проблемы.
Содержание:
КРАСНАЯ РОСА - Роман 1
ПОВЕСТИ 51
Поликарп 52
По обе стороны Тали 65
Примечания 81
Красная роса
КРАСНАЯ РОСА
Роман
I
Сентябрь по календарю приписан к осени - она и заявляет на него все права, - но лето, не нагулявшись вдоволь, стремится во что бы то ни стало втянуть его в свою ласково-теплую орбиту. Случается, изредка ему удается прихватить если не все, то хотя бы часть чужого, случается и так, что осень наваливается внезапно, коварно, и тогда уж август начинает плакать по-осеннему, дрожать по ночам и утрам от туманов и заморозков.
Сентябрь этого года выдался и не летний, и не осенний, хотя на погоду теперь почти никто не обращал внимания, так как не о ней шла речь.
Речь шла о самой человеческой жизни. По утрам, выходя из дому, люди поднимали глаза вверх, внимательно всматривались в небо. Все хотели осени. А точнее - нагромождения туч, дождя, слякоти, непогоды. В такое время хоть и гудели в глуби небесной ненавистные чужие самолеты, но не пикировали с диким ревом, не сбрасывали смертоносные бомбы.
В этот год в первые дни сентября было много солнца, теплых ночей, казалось, что сентябрьская грусть еще далеко, что осень забыла о своих обязанностях. И только третья декада началась по-осеннему. Ночью нахмурилось, тяжелые тучи укутали землю, утром из выси потянул в долины густой прохладный туман, в воздухе запахло дождем.
Дорога лежала притихшая под тучами, застеленная топтаной-перетоптаной песчаной трухой, поля незасеянные, печально-обиженные. Окружающий мир замер, все чего-то ждало, печалилось в тяжелом и непроглядном ожидании.
- Денек выдался как по заказу, - после продолжительного молчания заговорил Андрей Гаврилович Качуренко.
Водитель первого класса, неразговорчивый Павло Лысак зябко повел плечами, не отводя глаз от неровной дороги, и покачал головой.
- Только бы немец не накрыл до ночи, а за ночь - ого где будут, выберутся на оперативный простор.
- Доберутся, - безразлично согласился Павло.
Старая-старая полуторка еле ползла по длинному-длинному большаку.
Андрей Гаврилович расслабленно покачивался на разбитом сиденье. Можно было и подремать - так как уж и не помнил, когда спал, - если бы не эта тряска да острия пружин, торчавших сквозь матерчатую обивку. Отправил в неизвестный путь последних эвакуированных, и словно гора с плеч свалилась.
Что и говорить, доволен был Качуренко: неприятная, тяжелая операция - позади. Неделю назад из поселка были эвакуированы те, кому, по мнению районного начальства, надлежало покинуть родные места и искать временного пристанища. Эвакуировались преимущественно семьи призванных в армию коммунистов, работников районных учреждений, женщины и люди преклонного возраста, а с ними детишки. Десятки возов, нагруженных доверху, направились на восток; эвакуировались не только люди, но и колхозный скот, архивные материалы, музейные экспонаты - да мало ли было в районе ценного, такого, что необходимо было спасти, выхватить из пламени войны, которое, наверно, докатится и до Калинова.
Безусловно, не все, кому обязательно надлежало эвакуироваться, поехали. Были такие, которые колебались: а может быть, и не придется ехать, может, произойдет то, на что все втайне надеялись, может быть, однажды днем объявит радио, что наши перешли в наступление и враг пустился наутек.
Чуда не произошло, события развивались стремительно, где-то вблизи гремели бои, беспрерывно грохотали то ли артиллерия, то ли бомбы, сброшенные с самолетов. Информбюро сообщало о боях местного значения на этом направлении.
Вчера позвонили из области и недвусмысленно дали понять: всех, кого необходимо эвакуировать, следует немедленно привезти на железнодорожную станцию, где их должен был принять один из эшелонов.
Среди последних эвакуированных была и Аглая Михайловна, жена Качуренко. Все медлила и слышать не хотела о разлуке, надеялась, что военкомат призовет мужа и отправит его в действующую армию. Вот тогда уж она вынуждена была бы ехать обязательно. Военкомат об Андрее Гавриловиче словно забыл, поэтому Аглая Михайловна не спешила, думая: пока муж при деле, до тех пор и никаких опасностей не существует.
Когда поздно вечером стало известно, что отъезд неотвратим, она уже не оказывала сопротивления. Равнодушно, на скорую руку уложила все необходимое, вопросительно взглянула на мужа.
- Остаешься?
- Пока да…
- Надумал сдаваться?
Она смотрела на Андрея Гавриловича, прищурив глаза, с иронией.
Качуренко не придал значения этому взгляду, не уловил иронии в голосе. Кратко бросил:
- У каждого свое задание. Тебе на восток, мне…
Чуть не процитировал было слова из песни, но, нахмурившись, осекся. Эту песню он не мог слушать спокойно: возбуждала она в нем и горькие, и сентиментальные чувства.
- Хочешь сказать: расходимся, как в море корабли?
В ее голосе послышался грохот далекого грома и затаенное осуждение. Умела Аглая Михайловна модулировать собственным голосом, не зря считалась артисткой.
Качуренко привык к этому и легко угадывал настроение жены.
- Если корабли выдержат все тайфуны и штормы, они снова вернутся в свои гавани.
- А если не будет необходимости в возвращении? - Аглая Михайловна, прищурившись, смешливым взором испепеляла мужа.
Он уловил этот взгляд и невольно вздрогнул.
- Странный разговор. Ты хочешь со мной поссориться? Нам необходимо расстаться на время.
Аглая Михайловна глубоко вздохнула, погасила смешинку в глазах.
- В самом деле, какая-то чепуха… За плечами смерть, а я - черт знает о чем. Идешь в армию?
- Не завтра, так послезавтра…
- Ах, да. В самом деле, расспрашиваю о таких вещах, как маленькая. У вас свои тайны, не каждому позволено…
Он промолчал. Чувствовал себя неуверенно: знал свое задание, но не мог об этом сказать даже своей жене. Она же знала его так, что легко чувствовала фальшь или недосказанность в каждой фразе.
На рассвете они прибыли на станцию. Он мог и не провожать эвакуированных, приехал только ради нее, но не хотел об этом говорить, делал вид, что прежде всего хлопочет об одном - как можно скорее и удобнее устроить на случайный эшелон своих подопечных. Их было немного: кроме Аглаи Михайловны жена первого секретаря райкома - она тоже держалась до последнего, чтобы не сеять панику в районе, - и еще две женщины. Вместе с ними эвакуировался Евграф Евграфович Давиденко, директор райклуба, то ли обладатель "белого" военного билета, то ли "бронированный", - Качуренко тогда этим совсем не интересовался.
Станция, на которую они прибыли, - ближайшая к району, одна из тех незаметных, с двумя-тремя колеями, скорее разъезд, чем станция, - в эти дни была многолюдной и шумной. Уже не раз сюда наведывались вражеские самолеты, сбрасывали бомбы, но, к счастью, ни одна из них не упала ни на колею, ни на станционные сооружения. Главное станционное здание было возведено еще в те времена, когда прокладывалась железная дорога из Москвы на Киев и Одессу.
Его обрамляли густые заросли акации, ровный строй высоких и гибких тополей, которые каждой весной и ранним летом грозился срубить начальник, так как очень уж досаждал ему пух, непрошено залетавший и в диспетчерскую, и в кабинет, и в вагоны маршрутных поездов. Но проходили дни, пух развеивался, начальник успокаивался, забывал о своих угрозах, а тополя росли себе, буйствовали под солнцем.
Над станцией, над окраиной поселка клубился серый подвижный туман, в небе сгущались тучи, они то всплывали вверх, то снижались - и тогда начинало капать. С красными от бессонницы глазами начальник станции с видом старого, выхваченного из ила сома, который как раз собирался залечь в зимнюю спячку, слонялся по станции, а за ним гурьбой шли и штатские и военные. Наперебой, поднимая настоящий базар, засыпали его вопросами, а он упрямо отмалчивался, словно не слышал этого крика, что-то ворчал в ответ, а что именно - разобрать было невозможно.
Андрей Гаврилович протиснулся к начальнику, преградил ему дорогу на правах старого знакомого, поймал его сухую, как щепка, руку, поднял вверх, потряс ею, как механическим придатком к человеческому телу, панибратски поздоровался.
Начальник равнодушно позволил трясти свою руку, затем исподлобья взглянул, и что-то живое, лукаво-хитрое засветилось в его глазах.
- А-а… И наше вам… Каким ветром? Базируетесь?