Григорий Петрович решил поехать. Редакционный "газик" поколесил по каменистым кыштымским дорогам изрядное количество верст. Сейчас у него кое-где побрякивало и позвякивало, но бежал он бойко, привычно подминая под себя дорогу. А дорога здесь была хорошая, сгрейдированная. Грунт крепкий, каменистый и полотно дороги ровное, как асфальт.
Огнева сидела рядом с шофером. Под валиком на затылке виден нежный светлый пушок. Иногда и по затылку можно определить возраст. Затылок у Огневой нежный, холеный, но кое-где уже наметились складочки. И появляются такие складочки, когда женщине перевалит за тридцать. Ну, а этой можно дать тридцать пять. По крепким округлым плечам, обтянутым крепдешиновой кофточкой сероватого цвета, чувствовался человек зрелый, в зените своего расцвета.
Дорога ныряла с косогора на косогор. По обе стороны медно-зелеными стенками тянулись сосны. Изредка между ними выделялись ярко-зелеными сарафанами молодые березки.
Ехали молча. Андреев просто не знал, о чем сейчас надо говорить, а у нее, видимо, не было настроения. Она горячо звала его в поездку там, в редакции, а сейчас вот не начинала разговора. А может, ему начать?
Она спросила шофера:
- Где-то здесь эти озера со странными названиями.
- Подъезжаем, - ответил шофер.
Огнева повернулась к Андрееву, и он опять увидел ее голубенькие глаза в стеклянных застенках:
- Вы, надеюсь, слышали про эти озера - Тпруцкое и Нуцкое?
- Каждый кыштымец их знает.
- Представьте, я тоже имею основания считать себя кыштымкой, но узнала о них недавно.
- Неудивительно, вы - женщина.
- Однако ж! А почему они так называются? Знаете?
- Приблизительно.
- Скажите.
- Пролегла здесь конная дорога - покосы были, лесные делянки для заготовки дров. Возили рыбу с Увильдов. Груженый воз в гору идет туго, вот хозяин и кричит на лошадь: "Ну, ну!" С горы боязно, чтоб воз не разогнало, авария могла приключиться. Вот и кричали: "Тпру!" А поскольку озерко недалеко от подъема в горку, его прозвали Нуцким, а то, другое, соответственно, - Тпруцким.
- Неоригинально.
- Отчего же? Все простое оригинально.
- Ну, а что-нибудь слышали про Дунькин сундук или про Самсонкин гроб?
- Читал. Книжка есть про них.
- А про Силантия Сугомака?
- Нет. Но зато я про Лутонюшку знаю, - брякнул Григорий Петрович, чтоб только подзадорить Огневу. Она живо обернулась к нему, уцепилась руками за спинку сиденья спросила обеспокоенно:
- Откуда?
- Дед один рассказывал.
- Так я и знала! - хлопнула рукой Огнева по спинке сиденья и опять села, как полагается, выражая всем своим существом недовольство. - Я ж его предупреждала - про Лутонюшку никому не говори. Будет у меня публикация, тогда пожалуйста.
- А! - радостно засмеялся Андреев. - Теперь я вас знаю!
- Положим. А вы кто?
- Я? Отпускник. Между прочим, не опасный.
- Есть отпускники и опасные?
- Всякие бывают.
- Я хотела спросить - кто вы по профессии?
- Журналист.
- Погодите, я немного наслышана об одном журналисте из вашего города. Я иногда работаю в публичке, обязательно читаю челябинскую газету.
- Чье же перо вас привлекло, если не секрет?
- Есть там такой Андреев.
Григорий Петрович поперхнулся, а потом рассмеялся.
- Не понимаю, что смешного в моих словах. - Огнева, кажется, даже обиделась.
- Вы знаете, - сказал Григорий Петрович, - как ни странно, но моя фамилия тоже Андреев.
Она обхватила голову руками:
- Как же я опрометчиво поступила! Не узнала наперед, кого редактор мне в попутчики определил.
- В самом деле!
- Вы ж конкурент! Знаете, зачем я еду на Увильды?
- Понятия не имею.
- Послушать одну старушку. Для нашего брата фольклориста - она сущий клад. И что ценно - ее никто не открыл. Я буду первая. Представьте, какие сливки сниму!
- Не бросите же вы меня одного!
- Почему бы и нет?
В разговоре не заметили, как подкатили к Увильдам в том месте, где была деревушка Сайма. "Газик" влетел на тихую зеленую улицу и остановился.
Рыбацкая деревенька Сайма стояла в стороне от большой дороги на берегу протоки, которую образовывали матерый берег и берег острова. Остров зарос липой, елями, ольхой и березами. На нем целое лето паслись без пастуха козы и овцы. Протока кое-где заросла камышами, на воде кругляшками зеленели листья кувшинок. По протоке на лодке можно выплыть в само озеро, на его голубую бескрайнюю гладь. У мостков и возле них на берегу чернели и голубели всякие лодки - и увалистые плоскодонки, и юркие долбленки, и красавицы шлюпки. Большой рыбачий баркас лежал у воды на боку, подпертый березовыми кольями, - ремонтировался.
Улица была широкая, зеленая. Цвела на ней репчатая гусиная лапка, колыхались одуванчики с кругленькими пушистыми головками, похожими на уличные плафоны. Желтыми глазками смотрел в голубое небо курослеп.
Мальчишки и девчонки гомонили на берегу протоки - купались. На завалинке двухоконного дома сидел седобородый хилый дед в валенках и посматривал красными глазами на машину. Шофер развернул ее и нацелился в обратную дорогу.
Огнева сказала ему:
- Обожди минутку, - и направилась к деду. Тот почему-то забеспокоился, заерзал на завалинке.
- Скажите, папаша, где найти Аграфену Степановну Кареву?
Старик моргал слезящимися красными глазами, зрачки которых обесцветились до того, что трудно определить, какого цвета они были в молодости. Видимо, вылиняли глаза на озерном ветру. Дед ничего не ответил. Огнева приняла его за глухого.
- Боже ты мой, - вздохнула она и повысила голос: - Аграфену Кареву нам надо, понимаете?
- Ты, девка, не кричи, - неожиданно прошамкал дед, - не глухие мы, слышим, поди. У меня вухи вострые, это глаза маленечко слезятся, а вухи вострые.
- Чего ж вы тогда не отзываетесь?
- А я соображал.
- Чего тут соображать?
- Как чего? Где она, Кариха-то? Она, старуха-то, знаешь какая? Непоседная. И соображаю - где она? Утром червяков копала да удочки ладила. Выходит, рыбалит Кариха-то.
- Как рыбалит? - не поняла Огнева и взглянула на Андреева, и в уголках ее сочных и резко очерченных губ маялась усмешка: вот на таких чудных стариков наткнулись, он еле шамкает, а "вухи" у него "вострые", а она, которой, по слухам, тоже под восемьдесят, ловит где-то рыбу.
- Обнакновенно. Сидит на лодке за островом и ловит. Валяйте к ней. Весло мое возьмите, вон оно к стене прислонено.
Андреев взял кормовое весло, еще не зная, поплывет Огнева к Карихе или будет ожидать ее на берегу. Видимо, этим он положил конец ее колебаниям. Огнева махнула шоферу: мол, можешь уезжать. Шагая к лодкам, призналась Андрееву:
- Старуха, кажется, любопытная.
Старуха-то, конечно, любопытная, но и сама Огнева, похоже, колоритный человек. Григорий Петрович выбрал плоскодонку, сдвинул ее на воду и пригласил Огневу садиться. Она сняла туфли, забралась в лодку босиком, и он обратил внимание на ее маленькие аккуратные ноги, на красивые, будто точеные пальцы. И отвернулся.
- Теперь я вижу, что вы кыштымец, - улыбнулась Огнева, когда он вывел лодку на глубокую воду и уверенно направил ее по протоке, намереваясь выбраться из горловины на простор. Огнева легла в носу лодки на живот, опустила руки в воду и радостно проговорила:
- Прелесть-то какая!
Ветра не было. Лодка плыла без качки, оставляя за собой морщинистый след, расходящийся веером. Справа уплывал назад каменистый берег острова, а за камнями буйствовала дикая малина вперемешку с крапивой. Липа цвела, и в лодку волнами накатывал медвяной аромат. Слева никли камыши с черными гроздьями головок. Из-за мыса виднелся кусок серебристой водной дали, а далеко-далеко, в синем мареве дня, горбились горы.
Григорий Петрович греб тихонько. Весло слабо шкрябало о борт. Звонко всплескивалась вода. Огнева уставила очки вдаль, о чем-то задумалась. Свои, незнакомые Андрееву мысли волновали ее. И вот сейчас она неизмеримо отдалилась от него, отгородилась тайными своими мечтами. И ее округлые плечи потеряли обычную напряженность, сникли. Была она сейчас обычной бабой, которую легко можно обидеть и у которой слезы были очень близко. Он остро почувствовал это, вспомнил рассказ старика Куприянова о дочери и то обидное слово, которое тогда сорвалось у матери - разведенка.
Огнева, вероятно, ощутила на себе его взгляд, зябко поежилась и снова вдруг налилась упругой самостоятельностью. Поднялась, села на беседку лицом к Андрееву, округлыми движениями ладоней поправила волосы и улыбнулась. Его несколько смутила эта свойская добрая улыбка. И тут они заметили лодку, которую искали. В ней сидела женщина, словно окаменелая. Голову ее плотно прикрывал белый платок. Поперек лодки лежало несколько удилищ. Женщина терпеливо ждала клева. На ней был серый мужской пиджак и сарафан.
- Кариха, - кивнул головой Андреев, и Огнева живо обернулась.
Подплыли к Аграфене близко, с противоположной стороны от той, куда были заброшены ее удочки. В рыбацком этикете Андреев кое-что смыслил. Но даже на такую предосторожность старуха реагировала обидчиво:
- Пошто здесь остановились? Или места мало? Чапайте, чапайте дальше.
- Аграфена Степановна, а мы ведь к вам, - сказала Огнева. Старуха повернулась к ним лицом и удивленно, нараспев произнесла:
- Ко мне? Какой же леший вас ко мне привел?
- Мы без лешего, Аграфена Степановна.
- Ты меня по имени-отчеству, а я тебя че-то не знаю. Откель ты такая?
- Из Свердловска, а он из Челябинска.
- А курить-то у вас есть?
- Я не курю, бабушка, вот разве Григорий Петрович.