2
Платформа была асфальтовая, выгоревшая почти добела, с чёрными заплатками, похожими на лужи. К ней лепились палатки "Воды - соки" - с банками компота на полках, "Пирожки" - с пустотой за стеклом и ещё какие-то. Между маленьким зданьицем вокзала, у которого, как в старинных кинофильмах, висел колокол, и уборной с каменными крыльями, помеченными буквами "М" и "Ж", торчала круглая будка "Союзпечати". Возле неё темнела кривоногая скамейка с двумя урнами по бокам, важными, как архитектурные памятники.
Вечерело. Палатки закрылись наглухо, едва дёрнулись и покатили дальше вагоны. Через минуту вокруг не чувствовалось никакой жизни, будто поезд увёз её. Только тихо блестели рельсы…
На втором пути стоял товарный состав с красными вагонами, исписанными мелом.
За вокзалом начиналась степь - тоже пустота, голубоватая, скорее, серая. Игорь стоял и не знал, куда идти. Что-то ещё удивляло его, и он не сразу сообразил: пение птиц. Не было видно по сторонам ни одного дерева, а птицы заливались.
Как же отсюда добраться до Отрадного? Даже спросить не у кого. Игорь бросил на скамейку баул и сел. У будки "Союзпечати" возникли три фигуры в широких штанах и трикотажных теннисках, разложили на прилавке помидоры, поставили бутылку. Игорь вскочил, чтобы подойти к ним, но один сам повернулся к нему и свистнул.
- Эй, банки нет?
- Чего?
- Посуды?
- Зачем?
Дядька махнул на него рукой и перебросил в другой угол рта сигарету, которая висюлькой болталась на губе. Игорь подошёл и почему-то спросил:
- Откуда птицы?
- С неба, - ответил один, самый грузный.
Игорь поднял вверх глаза: небо было чистое и пустое, пробитое золотистым светом.
Дядьки захохотали, по очереди запрокидывая над открытыми ртами бутылку. Смотреть противно…
- А ты откуда?
- Из Москвы.
На него глянули все трое, и один взял под козырёк и сказал:
- Привет!
- Как попасть в Отрадное?
- Бегом.
- Автобус уже не ходит?
- Не Москва.
- А попутная?
- Работа кончилась.
Игорь снова поставил на скамейку баул, вытащил остатки домашнего провианта в целлофановом пакете и взялся за куриное крылышко с ватрушкой. Не очень шло заедать курицу сладким творогом, но ему было всё равно. В то памятное и нежданное после бессонной ночи утро думал позвонить с вокзала товарищу, чтобы тот предупредил Катю о его отъезде - не позвонил. Забыл, хотя приехал специально за двадцать минут до отхода поезда, и бродил по платформе, и топтался у вагонной подножки. Спросили дядьки посуду - не понял, какую и зачем, а ведь у него в бауле была чашка.
До него донеслось:
- Твоё здоровье, москвич!
Залязгал, дёрнулся с места и поплыл пока неторопливо товарный состав. Он отъехал, как занавес, и открыл перед глазами пять-шесть одинаковых домиков с подсолнухами, огородными грядками, цветами. Цветы тоже были одинаковые - золотые. С крыш высоко взлетали тонкие мачты радиоантенн. За домиками уходила вдаль такая же ровная, как мачта, дорога, а возле одного домика стояла полуторка.
- Эй! - окликнул Игоря дядька, на губе которого болталась новая сигарета. - А вон полуторка из экспедиции. Они в Отрадном стоят.
Игорь перестал жевать, встал и услышал:
- Шофёр к Надьке прикатил. Будет ночевать.
- Если Надька пустит.
- Опять её, бедную, мимо загса прокатили.
- Экспедиция сворачивается.
- Шабаш.
Игорь поворачивался то к одному, то к другому.
- Беги, Москва! Проверь.
Игорь схватил баул и спрыгнул на рельсы. Гравий зашуршал под ногами. Паровоз закричал коротко и тревожно.
3
Ехали как летели. Проснулся ветер, точно подстёгивая машину, и пыль рвалась вперёд, занавешивая четверть неба. Всё равно неба было много, как нигде - ни в Москве, где его загораживали высоченные здания, ни в Подмосковье, где оно затенялось близкими деревьями и дальними лесами. Здесь, в степи, ничто не прятало неба, не отрывало его от земли. Пыль развеивалась, а небо и земля продолжали жить в родстве, обнимая друг друга.
Шофёр, молодой и кудрявый, гнал полуторку и грыз семечки, выколупывая их из лепёшки брошенного на сиденье подсолнуха. Добрый час, наверное, он ни о чём не заговаривал, шумно поплёвывая в окно кабины и вытирая губы, отводил душу…
Подсолнухи возникали по бокам дороги полями, показывая свои сухие затылки - они смотрели чёрными лицами на вечернее солнце, к которому летела полуторка. Прикончив одну лепёшку, шофёр остановился и сломал вторую, а когда поехали дальше, наконец спросил:
- Ты чего в Отрадном потерял?
- Ничего.
- Москвичи - трепачи. А ты как рыба.
Игорь покосился на него, не поворачивая головы.
- Вы давно в Отрадном?
- Месяца два… Там закончили трассу.
- А мы были там ещё до вашей экспедиции. Песни записывали…
Игорь отвернулся, промаргиваясь и глазея на узкие крылья размашистой кукурузы, сменившей подсолнухи. Было стыдно врать, но ещё стыднее признаться, что он - сын того самого начальника экспедиции, у которого в Москве есть семья, а в Отрадном другая женщина, знакомая шофёру.
- Песни? - недоверчиво удивился шофёр.
- Фольклор, - сказал Игорь.
Шофёр выдернул папироску из пачки "Беломора" и чиркнул франтоватой зажигалкой.
- Не всё записали? Едешь-то зачем?
- Да я приемничек забыл… Транзистор… Мамин подарок… А сейчас ехал от тётки и сошёл…
Игорь покраснел, утопая во лжи, как в болоте.
- А у кого забыл-то?
- Дом помню, а как зовут…
- Найдёшь! - Шофёр весело подмигнул ему, видно, по натуре-то был лихач. - Одной песни вы, однако, не записали. Хочешь послушать?
Игорь покраснел ещё больше и кивнул головой.
- Сейчас, докурю, - сказал шофёр, запыхтел торопливо, выплюнул окурок и объявил как на сцене: - Песня изыскателей… Исполняет шофёр изыскательской партии Акима Шувалова, в трудных условиях проложившей трассу для нового канала, Василий Соловейко… Соловейко - это, значит, я… Понял?
Он проехал ещё немного и запел удалым голосом:
Сидят, сидят над бумагами
Бума-бумагомаратели,
А по планете оврагами
Идут-бредут изыскатели.
Вместо крыши летом и зимой -
Небеса над головой.
Вся земля тебе и стол, и дом -
Самый дорогой притом!
Эта песня была сродни тем, какие сами собой рождались в странствиях и пелись у костров. Пел её Вася Соловейко, явно демонстрируя свою принадлежность к необычному племени.
Доли-долины безбрежные,
Зава-завалы таёжные.
Друзья-товарищи нежные
Творят дела невозможные.
Вместо крыши летом и зимой -
Небеса над головой.
Вся земля тебе и стол, и дом -
Самый дорогой притом!
Игорь сам не заметил, что улыбался и слушал Васю, не сводя с него глаз. А Вася кашлянул, прочищая горло и опять застарался:
Доро-дороги не хожены,
Пути ещё не проложены,
Но сквозь края молчаливые
Идут ребята счастливые.
Вместо крыши летом и зимой
Небеса над головой.
Вся земля тебе и стол, и дом
Самый дорогой притом!
Песня Васе, видно, нравилась до дрожи. Он вкладывал в неё всё сердце, которое в нём трепетно колотилось, весь голос, который тоже всё сильнее дрожал. Закончив, он закурил ещё одну папиросу и, быстро выдохнув первую затяжку, спросил:
- Как у меня голос?
Игорь обронил, словно себе за пазуху:
- Хороший.
Вася наклонился и сказал по-дружески:
- Голос у меня плохой, а песня - будь здоров! Вот смотри, какая бедная стала степь…
Степь и правда стала другой, победнела. В ней росли только телеграфные столбы, уменьшаясь вдали до спичечного размера. Вокруг пузырились обросшие сухой полынью кочки. Заблестели совсем голые солонцы.
- Степь поливают потом. Но сюда пота не хватает… Скоро придут строители, выроют канал. А где рыть - мы показали… Понял? Вода будет. И - прощай эта сушь! Прощай к чёртовой матери!
- Трудно было? - спросил Игорь.
Вася усмехнулся, помолчал и сказал серьёзно:
- Нажрались пыли… А от солнца я уже слепой…
- Тёмные очки надо носить.
- Купил, да стёкла давлю.
Сейчас солнце стояло прямо на земле малиновым кругом, и смотреть на него было не больно. В этот малиновый круг упиралась дорога.
- Я ещё не изыскатель! - воскликнул Вася. - Я их развожу по утречкам, на холодке, кого куда, а вечером собираю. А они… Весь день на ногах! Трассу, брат, уложить - не пирог испечь. Чтобы вода не стояла, не проваливалась, а текла сама собой в нужном направлении… Изыскателя кормят ноги. Как волка. Но учти, всё не для себя, а для людей, потому что человек человеку не волк, а брат.
Вася просвещал Игоря, а Игорь с детства ползал по расстеленным на полу картам маршрутами отца, там, где не было ничего, где потом появлялись каналы, водохранилища, и высчитывал, сколько туда самолётом, поездом… А теперь вот ехал сам.
- А чего вы на станцию гоняли? - вдруг спросил он.
- К Надьке.
- Кто она?
- Не девица, - сказал Вася с хохотком. - Если подробней описать - слабонервный человек… А в общем, дура.
- Ездили к ней, а сами ругаете.
- Значит, люблю, - просто сказал Вася. - Завтра покажу тебе её фото.
Вася в третий раз закурил и включил фары, потому что, едва солнце село за черту горизонта, небо и земля сразу стали чёрными. Перед машиной заскользило пятно света.
- В общем, она ничего, - договорил Вася, дымя.
- Так женитесь на ней, - несмело подсказал Игорь, комкая слова.