- Теперь аминь буржуям. Всем расшибем! - хвастливо сказал солдат, перекидывая винтовку с одного плеча на другое. - Будя, попановала антелигенция, а дать ничего не смогла. Теперь мы ее…
Солдат скверно выругался.
- А что же вы сделаете? - спросил его седобородый старик в нахлобученной на самые глаза шапке, с желтой клюкой в руке.
- Мы-то? Мы все трудовому народу дадим… Мы теперь - сила.
- Сила-то вы, может, сила, только сила - уму могила. Дураки на умных поднялись. Вот что я скажу, - сердито отозвался старик.
В толпе засмеялись. Старик постучал желтой клюкой о мостовую и продолжал:
- Ты еще такой молодой, что пяткой думаешь. Хоть и большевик ты… Бог сотворил человека по образу и по подобию своему, а вас, большевиков, по образу Иуды. Так-то…
Солдат обиженно отвернулся, а старик, уже обращаясь к толпе, ворчливо заговорил:
- Предатели все, и больше ничего. На немецкие деньги работают. Немцы золотыми пулями стреляют, а золотые пули всегда в цель попадают. Пословица верно говорит: золото убило больше душ, чем железо телес. И правда. Теперь германское золото к нам на Москву-матушку забралось, русскую душу убивает. Вишь, что делают?..
Рыжеусый солдат опять подошел к старику и хотел что-то сказать, но вдруг где-то рядом, в переулке, грохнул выстрел, и сразу, точно по сигналу, загремели залпы по всем улицам кругом. В момент безумие лизнуло улицу. Казалось, сейчас из-за угла выбегут чудовища и будут в упор бить людей.
Кто-то дико и коротко крикнул:
- А!
Толпа в ужасе шарахнулась вдоль стен и судорожно заметалась, прячась за углы, за выступы, в подворотни. Солдаты прижались к стенам, нервно подхватили винтовки наперевес, готовясь к защите и убийству. Василий, захваченный общим страхом, юркнул в лавчонку в подвале, где уже грудой набились люди.
Но через минуту выстрелы смолкли так же неожиданно, как начались. И опять отовсюду поползли смущенные, еще не оправившиеся от страха люди. Низенький солдат выбежал на середину улицы и свирепо закричал:
- Эй, расходись! Сею минуту расходись! Стрелять буду!..
Приложив винтовку к плечу, он выстрелил в воздух. Потом еще и еще.
Толпа опять пустилась бежать вдоль стен, бежала, поминутно оглядываясь, прячась за выступы.
Василий почувствовал глухое раздражение. Он видел, что солдат весь, до пяток, напуган и что криком и стрельбой лишь хотел подбодрить себя.
"Ах, черт, вояка", - презрительно подумал он, чувствуя, что с наслаждением влепил бы пулю в эту дрожащую, доверху наполненную страхом фигуру.
Понимая, что здесь пробраться к центру нельзя, он пошел бульваром в обход.
III
Утро пришло уже давно, а кругом было еще мрачно, и небо по-прежнему густо куталось в серые, тяжелые облака. Холодело. На бульварах, под осенними безлистыми липами, и на Страстной площади было полно народа. Люди стояли кучками, сидели на скамейках, спорили, слушали раскаты выстрелов, гремевших в центре города, гадали, где стреляют, и опять спорили. На Страстной стояла густая цепь солдат, запиравшая ход по Тверской улице к генерал-губернаторскому дому, где теперь был штаб большевистских отрядов. Цепь пропускала только своих.
С Ходынки быстро мчались автомобили, наполненные вооруженными солдатами. Издали автомобили казались огромными вазами с чудовищными цветами. В них ярко горели красные знамена, а вокруг знамен беспорядочно торчали винтовки со штыками. У серых солдат и черных рабочих через плечи висели крест-накрест пулеметные ленты…
За автомобилями шли отряды солдат и красной гвардии. Шли вразброд. То редкою цепью, то небольшой плотной толпой, теснясь один к другому. Больше мальчуганы в засаленных рабочих пиджаках, туго подпоясанных солдатскими новыми желтыми ремнями, на которых висели серые холщовые сумки с патронами. Мальчуганы неумело несли винтовки и, волнуясь, часто перекладывали их с плеча на плечо, далеко при этом закидывая назад голову.
Мало бородатых и вообще взрослых. Шла рабочая молодежь, увлекающаяся, неустойчивая, какой ее знал Василий. С серыми лицами, уже испитыми работой. По их неуверенной походке, по лицам, немного испуганным и немного важным, было видно, что они и боятся, и вместе любовно идут на риск.
Василий, замешавшись в толпу, стоявшую по обоим тротуарам, хмуро смотрел на них.
А они все шли, шли длинной черно-серой лентой, испуганные, неуверенные, будто повинующиеся чьей-то чужой воле. На углу у церкви Дмитрия Солунского они собрались толпой человек в пятьдесят. В шапках, решительно надвинутых на самые уши, с винтовками, торчащими над головами, с серыми холщовыми сумками поверх грязных и рваных пиджаков - они были смешны и неуклюжи в своей воинственной нерешительности.
Они чего-то ждали, из-за угла поглядывая вдоль улицы туда, к губернаторскому дому, где собирались толпы большевиков и откуда неслись раскаты стрельбы.
- Ну, чего остановились? Иди скорей! - крикнул на них солдат, проходивший по улице. - Аль испугались? Нечего здесь стоять…
Рабочие всколыхнулись, смущенно задвигались и пошли за солдатами, но стороной, вдоль стены, нерешительно расталкивая публику, запрудившую тротуар. Василий насмешливо смотрел на них и вдруг… дрогнул: в толпе красногвардейцев шел его приятель Акимка - сын соседки ткачихи Розовой - долговязый мальчуган лет шестнадцати.
В рыжем пальто с полуоторванными карманами, в рваных сапогах, в серой шапке конусом, задорный и румяный, он теперь шел туда. У него на плече была винтовка, у пояса - патронная сумка. Василий оцепенел на мгновенье, не веря себе.
- Аким, ты куда? - резко крикнул он.
Акимка быстро оглянулся, отыскивая в толпе, кто его окликнул, и, найдя Василия, весело закивал головой.
- Туда! - махнул он рукой вдоль улицы. - Наши все идут. Человек сто утром ушло, а сейчас пошли остальные. Ты что же без винтовки?
И, не дожидаясь ответа, пошел дальше, за товарищами. Василий молча проводил его взглядом. Акимка шел по тротуару, осторожно раздвигая толпу, длинный и неуклюжий, и скоро утонул среди черных человеческих фигур.
Петряев был потрясен.
"Что такое? Акимка?.. Тоже большевик?.. С винтовкой? - испуганно подумал он, словно проверяя себя. - Значит, я в него буду стрелять?"
Эта мысль холодной дрожью облила его с головы до ног. Он испуганно посмотрел на толпу, словно стараясь что-то понять. Ему показалось таким чудовищным, что вот он, Василий Петряев, друг и покровитель Акимки, может быть, сейчас будет стрелять в него. Он так заволновался, что должен был прислониться к стене.
Акимка… милый, восторженный, увлекающийся мальчик-певун и задира. Он еще так недавно, каких-нибудь недели две тому назад, был социалистом-революционером и так рьяно ратовал на сходках за эту партию. А теперь, с патронной сумкой у пояса, с винтовкой за плечами, он шел вместе с большевиками против тех же социалистов-революционеров. Был момент, когда Василию хотелось побежать за Акимкой и вернуть его. Но как вернуть? Нельзя вернуть.
Василий прижался к стене, чувствуя, как озноб захватил его с головы до ног.
Уже по-новому он стал всматриваться в толпу солдат и рабочих, идущих в бой, и только теперь разглядел, что идут главным образом те, с которыми он прожил жизнь, которых он любил и ненавидел, как можно любить и ненавидеть только самых близких.
- Болваны! Дурье! - ругался, сжав зубы, Василий.
Он так же, как утром, ненавидел этих оборванных людей, но в то же время чувствовал, как в его душе обрывается решимость: "Идти против них? Бить их? Убивать? Да что же это такое?"
Издалека послышалось пение, и на площадь из-за монастыря вышла группа вооруженных рабочих, сразу человек в сто. Шли стройно, рядами, под шаг пели: "Дружно, товарищи, в ногу", а впереди над толпой плыло красное знамя. Знамя нес высокий, черный, как уголь, бородатый рабочий в истертой кожаной куртке; через плечо у него болталась винтовка. За ним - ряды, по восемь человек в каждом. Все с винтовками, нестройно торчавшими над головами.
Солдаты и красногвардейцы, стоявшие в разных концах площади, увидев стройную толпу рабочих, с криками "ура" пошли навстречу.
- Ур-ра, товарищи! Ур-ра!..
Они махали шапками, поднимали вверх винтовки и воинственно потрясали ими… Задорный боевой шум повис над площадью. Толпа, стоявшая по тротуарам, испуганно метнулась в сторону, а рабочие и солдаты, выровнявшись, пошли по улице, к месту боя. И опять запели: "Дружно, товарищи, в ногу".
Бледный стоял Василий, прислонившись к стене, возле киоска уличного чистильщика сапог. Это пение, эти крики, красное знамя, стройные ряды вооруженных рабочих и звуки стрельбы ошеломили его. Ему показалось, что на его голову свалилась какая-то тяжесть.
"Большевики? Неужели это они?"
Нет же. Какие это большевики? Это те рабочие, которых он хорошо знал, беспечные и ленивые, любители выпивки, карт. Идут, увлеченные жаждой буйства и приключений… Это русский пролетарий, по складам читающий газету "Копейка".
Он идет теперь решать судьбу России?.. Ах, черт возьми!..
Но как его остановить? Стрелять в него? Убивать?..
И еще этот щенок Акимка в рыжем пальто с оторванными карманами…
Василий готов был закричать.
А рабочие все шли, то робко и нерешительно, то буйно, стройными рядами, с песнями. Он видел их, как в тумане.
Беспомощный и разбитый, он долго стоял в толпе, а потом прошел по бульвару и в изнеможении сел на скамейку под самой монастырской стеной. У него горела голова, неприятно дрожали руки и было такое чувство, будто он сильно устал и от усталости ломило в висках.