Снегоочиститель, имея жесткие рессоры, гремел, как телега по кочкам, и, ухватывая снег, тучей пушил его на правый откос пути, трепеща выкинутым крылом; это крыло назначено было швырять снег на сторону - то оно и делало.
В Графской сделали значительную стоянку. Паровоз брал воду, помощник машиниста чистил дымовую коробку, топку и прочее огневое хозяйство.
Обмерзший машинист ничего не делал, а только ругался на эту жизнь. Из штаба какого-то матросского отряда, стоявшего в Графской, ему принесли спирту, и Пухов тоже прошел в долю, а начальник дистанции отказался.
- Пей, инженер, - предложил ему главный матрос.
- Благодарю покорно. Я ничего не пью, - уклонился инженер.
- Ну, как хочешь! - сказал матрос. - А то выпей - согреешься! Хочешь, рыбы принесу - покушаешь?
Инженер опять отказался, по неизвестной причине.
- Эх ты, тина! - сказал тогда оскорбленный матрос. - Ведь тебе с душой дают - нам же не жалко, - а ты не берешь! Поешь, пожалуйста!
Машинист и Пухов пили и жевали все напролом, улыбаясь насчет начальника.
- Отстань ты от него! - обрубил другой матрос. - Он есть хочет, но идея его не велит!
Начальник дистанции смолчал. Есть он действительно не хотел. Месяц назад он вернулся из командировки - из-под Царицына, где сдавал восстановленный мост. Вчера он получил депешу, что мост просел под воинским поездом: клепка моста шла наспех, неквалифицированные рабочие ставили заклепки на живую нитку, и теперь фермы моста расшились - от одного чувства веса мало-мальски грузного поезда.
Два дня назад началось следствие по делу моста, и дома у начальника дистанции лежала повестка от следователя железнодорожного Ревтрибунала. Назначенный в экстренную поездку, инженер не мог пойти в Ревтрибунал, но помнил об этом. Поэтому ему не пилось и не елось. Но страха он тоже не имел, терзаясь сплошным равнодушием; равнодушие, он чувствовал, может быть страшнее боязливости - оно выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и когда очнешься - останется от сердца одно сухое место; тогда человека хоть ежедневно к стенке ставь - он покурить не попросит: последнее удовольствие казнимого.
- Теперь куда поедете? - спросил у Пухова главный матрос.
- Должно, на Грязи!
- Верно: под Усманью два эшелона и броневик в сугробах застряли! - вспомнил матрос. - Казаки, говорят, Давыдовку взяли, а снаряды за Козловом в заносах стоят!
- Расчистим, сталь режем, а снег - вещество чепуховое! - уверенно определил Пухов, спешно допивая последние капли спирта, чтобы ничто не пропадало в такое время.
Тронулись на Грязи. Пассажиром напросился старичок - будто бы ехал от сына в Лиски, - а кто ж его знает!
Поехали. Загремел балансир, кидая щит то вниз, то вверх, забурчали рабочие, которым не досталось матросской жирной рыбы.
- Яблок бы моченых я теперь поел! - сказал на полном ходу снегоочистителя Пухов. - Ух, и поел бы - ведро бы съел!
- А я бы сельдь покушал! - ответил ему старичок-пассажир. - Люди говорят, что в Астрахани сельди той миллионы пудов гниют, только маршрутов туда нету!
- Тебя посадили, ты и молчи сиди! - строго предупредил Пухов. - Сельдь бы он покушал! Будто без него съесть ее некому!
- А я, - встрял в разговор помощник Пухова, слесарь Зворычный, - на свадьбе в Усмани был, так полного петуха съел - жирен был, дьявол!
- А сколько петухов-то было на столе? - спросил Пухов, чувствуя на вкус того петуха.
- Один и был - откуда теперь петухи?
- Что ж, тебя не выгнали со свадьбы? - допытывался Пухов, желая, чтоб его выгнали.
- Нет, я сам рано ушел. Вылез из стола, будто на двор захотел, - мужики часто ходят, - и ушел.
- А тебе, старик, не пора слезать - деревня твоя не видна еще? - спросил Пухов пассажира. - Гляди, а то разбалакаешься - проскочишь!
Старик подскочил к окну, подышал на стекло и потер его.
- Места будто знакомые пошли - будто Хамовские выселки торчат на юру.
- Раз Хамовские выселки - тебе к месту, - сказал сведущий Пухов. - Слезай, пока на подъем прем!
Старик почухался с мешком и покорно возразил:
- Машина ходко бежит, аж воздух журчит, - жутко убиваться, господин машинист! Может, окоротить позволите на одну минуту - я враз.
- Обдумал! - осерчал Пухов. - Окоротить ему казенную машину в военное время! Теперь до самых Грязей остановки не будет!
Старик смолчал, а потом спросил особо покорным голосом:
- Сказывали, тормоза теперь могучие пошли - на всякую скороту окорот дают!
- Слазь, слазь, старик! - серчал Пухов. - Скороту ему окоротить! Не на каменную гору прыгаешь, а в снег! Так мягко придется, что сам полежишь - и потянешься еще!
Старик вышел на наружную площадку, осмотрел веревку на мешке - не для прочности, конечно, а для угона времени, чтобы духу набраться, - а потом пропал: должно, шлепнулся.
С Грязей снегоочистителю вручили приказ: вести за собой броневик и поезд наркома, пробивая траншею в заносах, вплоть до Лисок.
Снегоочистителю дали двойную тягу: другой паровоз уступил поезд наркома - громадную спокойную машину Путиловского завода.
Тяжелый боевой поезд наркома всегда шел на двух лучших паровозах.
Но и два паровоза теперь обессилели от снега, потому что снег хуже песка. Поэтому не паровозы были в славе в ту мятежную и снежную зиму, а снегоочистители.
И то, что белых громила артиллерия бронепоездов под Давыдовкой и Лисками, случилось потому, что бригады паровозов и снегоочистителей крушили сугробы, не спя неделями и питаясь сухой кашей.
Пухов, например, Фома Егорыч, сразу почел такое занятие обыкновенным делом и только боялся, что исчезнет махорка с вольного рынка; поэтому дома имел ее пуд, проверив вес на безмене.
Не доезжая станции Колодезной, снегоочиститель стал: два могучих паровоза, которые волокли его, как плуг, влетели в сугроб и зарылись по трубу.
Машинист-петроградец с поезда наркома, ведший головной паровоз, был выбит из сиденья и вышвырнут на тендер от удара паровоза в снег и мгновенной остановки. А паровоз его, не сдаваясь, продолжал буксовать на месте, дрожа от свирепой безысходной силы, яростно прессуя грудью горы снега впереди.
Машинист прыгнул в снег, катаясь в нем окровавленной головой и бормоча неслыханные ругательства.
К нему подошел Пухов с четырьмя собственными зубами в кулаке - он стукнулся челюстью о рычаг и вытащил изо рта ослабшие лишние зубы. В другой руке он нес мешочек со своими харчами - хлеб и пшено. Не глядя на лежащего машиниста, он засмотрелся на его замечательный паровоз, все еще бившийся в снегу.
- Хороша машина, сволочь!
Потом крикнул помощнику:
- Закрой пар, стервец, кривошипы порвешь!
С паровоза никто не ответил.
Положив харчи на снег и зашвырнув зубы, Пухов сам полез на паровоз, чтобы закрыть регулятор и сифон.
В будке лежал мертвый помощник. Его бросило головой на штырь, и в расшившийся череп просунулась медь - так он повис и умер, поливая кровью мазут на полу. Помощник стоял на коленях, разбросав синие беспомощные руки и с пришпиленной к штырю головой.
"И как он, дурак, нарвался на штырь? И как раз ведь в темя, в самый материнский родничок хватило!"- обнаружил событие Пухов.
Остановив бег на месте бесившегося паровоза, Пухов оглядел все его устройство и снова подумал о помощнике:
"Жалко дурака: пар хорошо держал!"
Манометр действительно и сейчас показывал тринадцать атмосфер, почти предельное давление, - и это после десяти часов хода в глубоком плотном снегу!
Метель стихала, переходя в мокрый снегопад. Вдалеке дымили на расчищенных путях броневик и поезд наркома.
Пухов с паровоза ушел. Рабочие снегоочистителя и начальник дистанции лезли по живот в снегу к паровозу.
Со второго паровоза тоже сошла бригада, перевязав разбитые головы грязными обтирочными концами.
Пухов подошел к петроградскому машинисту. Тот сидел на снегу и прикладывал его к окровавленной голове.
- Ну что, - обратился он к Пухову, - как стоит машина? Закрыл поддувала?
- Все на месте, механик! - ответил по-служебному Пухов. - Помощник только твой убился, но я тебе Зворычного дам, парень умственный, только жрать здоров!
- Ладно, - сказал машинист. - Положи-ка мне хлебца на рану и портянкой окрути! Кровь, сатану, никак не заткну!
Из-за снегоочистителя выглянула милая усталая морда лошади, и через две минуты к паровозу подъехал казачий отряд в человек пятнадцать.
Никто на них не обратил нужного внимания.
Пухов со Зворычным закусывали; Зворычный советовал Пухову непременно вставить зубы, только стальные и никелированные - в воронежских мастерских могут сделать: всю жизнь тогда не изотрешь о самую твердую пищу!
- Опять выбить могут! - возразил Пухов.
- А мы тебе их штук сто наделаем, - успокоил Зворычный. - Лишние в кисет в запас положишь.
- Это ты верно говоришь, - согласился Пухов, соображая, что сталь прочней кости и зубов можно наготовить массу на фрезерном станке.
Казачий офицер, видя спокойствие мастеровых, растерялся и охрип голосом.
- Граждане рабочие! - нарочито сказал офицер, ворочая полубезумными глазами. - Именем Великой Народной России приказываю вам доставить паровозы и снегочистку на станцию Подгорное. За отказ - расстрел на месте!
Паровозы тихо сипели. Снег падать перестал. Дул ветер оттепели и далекой весны.
У машиниста кровь на голове свернулась и больше не текла. Он почесал сухую корку сукровицы и трудным, ослабевшим шагом пошел на паровоз.
- Пойти воды покачать и дров подложить - машину морозить неохота!