Пропал сон. Но скорей-скорей с головой под одеяло, будто спит, и - ни гугу. Бабушка не тронет, подумает: Витька спит. Можно полежать, раз вчера были у дедушки. Чу! Скрипнула ступенька на лестнице, открылась дверь, и шепот:
- Еще спит?
- Спит. Пусть его. Устал. Что-то вы вчера так поздно приехали? Разве можно так?
- Да не пускал дедушка. Хоть Храпона спросите. Совсем темно, а они все по саду гуляют.
А, это Фимка! Вот так утром всегда: когда ни проснешься, всегда они две стоят возле кровати, шепчутся. И, сколько помнит себя Витька, каждое утро бабушка с этой песенкой:
- Вставай, Витенька, вставай, миленок!
И поднимет. Со смехом, с шутками, с поцелуями, а поднимет - тут хоть ревом реви. Почнет приговаривать:
- Кто рано встает, тому бог подает. Ранняя птичка носок прочищает, а поздняя - глаза продирает.
Витьке - эх, поспать бы! А бабушка тянет с кровати, поет:
Права ножка.
Лева ножка,
Поднимайтесь
Понемножку.
Трет, бывало, Витька кулачком глаза, куксится, готовый зареветь, а бабушка уже другую песню поет:
Вставай раньше,
Умывайся,
Полотенцем утирайся,
Богу молися,
Христу поклонися.
Христовы-то ножки
Бегут по дорожке.
Витька глубже забирается под одеяло, с головой прячется. Раздевает его бабушка, стаскивает все, холодными руками ловит его за голые ножки, и оба смеются. У бабушки все лицо дряхлыми морщинами излучилось. На висках ямы - и там морщинки.
- Ох, да что это мы? Лба не перекрестили, нача́л не положили, а уж за смеханьки да хаханьки? Ну-ка, вставай, вставай! Давай я тебе рубашку надену.
Одевает, умывает Витьку, ставит на молитву, а потом ведет вниз, в столовую, где на столе уже тихонько ворчит самовар. Бабушка любит, чтобы самовар бурлил во всю прыть, чтобы над ним клубами пар поднимался.
- Митревна, подложи-ка уголек! - кричит она в кухню.
А Митревна знает свое дело. Она уже готова. Идет к столу с лотком, полным золотых углей, и сыплет их в самовар. Витька уже развеселился, ему хочется схватить уголек. Он рвется к самовару, поднимается на стуле, протягивает руки.
- Ай, обожжешься! - пугаются и в один голос кричат и бабушка и Митревна. - Фа-фа-фа!..
Витька отдергивает поспешно руки и тоже:
- Фа-фа-фа!
А сзади кто-то обцепил его руками.
- Опять балуешь? Ах, разбойник!
Мама! Витька весь к ней, лицом к ее груди…
Пьют чай долго, только втроем - мама, бабушка и Витька, потому что дедушка и папа с утра, чем свет, уже уехали. Приедут только к обеду, повертятся, опять уедут - и уже до самого вечера.
Напился чаю Витька, бежит на балкон. Широкий балкон с толстой балюстрадой висит над садом. Как далеко видно с него! Прямо под балконом - сад, весь зеленый, а дальше - Волга, широкая, голубая, серебряные блестки играют на ней - будто смеются. Далеко-далеко чернеют кустики. Витька уже знает: там загадочная "та сторона". Сверху идет белый пароход. Когда идет от белой дальней горы, он совсем маленький - с комара. Потом становится больше, больше. Вдруг белое живое облачко пара появляется над ним - и грянет рев: ту-ту-у!..
Витька топает ножками в восторге, хохочет и сам дудит:
- Ту-ту-у-у-у!..
А пароход заворачивает к пристаням, взбудораживает серебряную Волгу темными, змеистыми, ленивыми волнами. Выходит бабушка на балкон.
- Ага, пароход пришел?
Она тоже радуется и этому дню, и пароходу, и солнышку. Глядит на Витьку, смеется.
- Бабушка, пароход?
- Да, да, милый, пароход.
Но лицо у бабушки озабоченно. Уходит она с балкона, кричит уже в комнате:
- Смотри, не упади, Витенька! Бух… Фимка, посмотри за Витей!
И на балконе появляется Фимка - краснощекая, с большими красноватыми руками, смешливая. Витька любит ее. Фимка умеет хорошо бегать, Витька ловит ее, а Фимка - от него. Оба смеются… Потом собираются, идут в сад под деревья, на песочек… Хорошо в саду! Пестрый сад, везде дорожки, пруды, мостики. Высокой плотной стеной отгорожен он и от улицы, и от других садов. Только в одном месте - решетчатые железные ворота. Здесь часто останавливаются рваные мальчики, с завистью смотрят в сад, смотрят, как Витька играет здесь один. Иногда бородатое лицо мелькнет.
Зеленые и белые беседки в саду. А пруды устроены один выше другого, и вода светлым ручейком всегда выливается из одного пруда в другой. Аллейки всюду, клумбы, деревья диковинные. А наверху, на яру, где стоит дом, два кедра раскидистых. И все стены дома закрыты высокими липами, сиренью да акациями.
От пруда к пруду, по дорожкам, бежать, бежать. Ласково светит солнышко, трогает Витькины щеки так нежно - нежнее, чем бабушка. Тени шевелятся на дорожках, на поверхности пруда. Грачи возятся на больших осокорях, что вон вдоль забора у Волги, бабочки летают. Пройдет по Волге пароход, застучит колесами и заревет страшно.
Весь день, бывало, бегает Витька по саду, рвет траву, играет с Фимкой в прятки. Вдруг над садом зычный крик:
- Витя-а!
Глядь, на балконе, там далеко, стоит отец, зовет. На белой каменной стене, между белыми колоннами, резко виднеется его черная фигура.
- Папа, папа приехал! Зовет. Иди скорее! - испуганно бормочет Фимка и, схватив Витьку за руку, тащит к дому.
- Папа, папа, папа! - смеется Витька.
- Витя-а! - кричит отец.
- А ну откликнись, откликнись! Кричи: "Папа!", - говорит Фимка.
- Папа! - во весь голос кричит Витька.
- Витя-а! Сынок! - зыкает отец.
И через минуту он - черный, бородатый, большой - бежит навстречу сыну, хватает его на руки, несет к дому, в столовую, где уже накрывают стол. Раскачивая на руках Витьку, отец несет его к столу, целует, щекочет длинной бородой. А там уже мама, бабушка, дедушка, тоже смеются. Принесли, дымящийся суп.
- Садитесь, садитесь, - торопит мама, - будет вам!
Папа ставит Витьку на пол.
- Ну, помолимся, сынок!
Все встают, оборачиваются лицом к иконам, и на минуту у всех лица становятся суровыми, неприятными. Долго крестятся, бормочут молитвы. Крестится и Витька. А потом садятся за стол, и опять отец и все - добрые и ласковые, и незаметно, что сейчас папа сердито разговаривал с сердитым богом. Развертывает папа салфетку, крякает: видать, хочет сказать что-то, а молчит.
- Грех за обедом говорить.
Поговорить бы! Витьке хочется рассказать отцу, дедушке, что он сегодня видел.
- Молчи, молчи, Витенька, - певуче-ласково говорит бабушка, - есть надо молча.
И молчат. Весь обед молчат.
И, только пообедав и помолившись, опять все становятся и шумными и веселыми. Но дед спешит, папа спешит - они "соснут полчаса" и опять куда-то пропадут из дома.
А Витька опять в сад, на солнышко.
Весь день хорошо дела идут, только вот вечером, бывало, обязательно неприятность: бабушка заставляет Витьку долго молиться перед сном.
- Вставай, Витенька, помолись боженьке, начал положи. Поклонись богородице, святителям!
Это хуже ножа острого. Бывало, протянет Витька недовольным голосом:
- Не хочу!
Потому что и устал он за день, и поужинал сейчас так, что живот вроде арбуза стал, - тяжело Витьке.
- Не хочу!
- Нельзя, нельзя, миленький! Боженька побьет, в огонь посадит, ушко отрежет. Надо молиться!
Что ж, как ни отбивайся, а правда в огне сидеть неприятно или чтоб ухо отрезали.
- Ну, складывай крестик! Давай сюда пальчики!
Возьмет бабушка Витькины пухленькие пальчики, сложит их.
- Вот так! Эти два вместе прямо держи, а эти вот три к ладонке прислони. По-старинному молись, по-хорошему, как дедушка твой молится, папа, мама, я молюсь. Вот есть нечестивцы, которые щепотью молятся. Щепотники. Не бери с них обыку!
И бабушка левой рукой - обязательно левой, бесовской, чтобы не осквернить правую - Христову руку, - покажет, как молятся щепотники.
Сама сложит Витьке пальчики. И только отнимет свою руку, а Витькины пальчики разошлись коряжкою.
- Бабушка, гляди!
- Ах, господи!.. А ты держи их, чтобы не расходились. Ну, клади на головку. Говори: господи…
- Господи.
- Исусь Христе.
- Сюсехристе.
- Сыне божий.
- Бабушка, опять…
- Что ты?
Сует ей Витька свою руку с растопыренными пальчиками к глазам.
- Опять!
- Да что же ты их не держишь? Держи!..
Ну, раз, два, три - так, а потом научился капельный Витька пальчики держать. Этак, может быть, через неделю, через месяц. Научился сам и "Исусову" молитву читать. Встанет перед темным ликом иконы и откатает: "Господисусехристесынбожепомилуйнас".
Так, одним словом, подряд от начала до конца. Что оно и к чему, Витька не понимает. Так, какая-то неприятная тягота.
Хорошо, что коротко! Сразу скажешь, перекрестишься и бух в постельку. Спи!
Но потом стало труднее. Заставила бабушка "Богородицу" читать, потом "Достойну", а потом и до "Отче наш" дошли. Сперва-то в охотку.
- Богородице дево, радуйся, обрадованная…
А потом ох как надоело!..
С этими молитвами и первый страх родился перед отцом, и перед бабушкой, и перед мамой. Хорошо помнит Витька этот темный вечер. Не по себе было. Хотелось спать.
- Иди, молись, - позвала бабушка.
Перекрестился Витька, прочел "Исусову".
- Все!
- Как это все? А "Богородицу"?
- Не хочу "Богородицу"!
- Как не хочешь? - испугалась бабушка. - Нельзя, нельзя, читай!
Лицо у нее стало строгим, будто с кучером Петром говорит, когда Петр пьяный напьется.
- Читай, тебе говорю!