- А-а, воители-греховодники! А про меня, поди, не спрашивал? Не говорил, как меня покинул на старости годов? Эх вы, воители!..
Лицо у бабушки кривится чуть, будто она отведала кислого.
- Ну, молись, воитель, да иди вниз - мать ждет.
Витька встает перед иконой, всматривается в знакомые лики, голубые, золотые и красные лампады и, вслух выговаривая непонятные слова, вызывает плот на Волге и золотые крендели от Кекселя, - хорошо это, такое привычное, ласковое. И бабушка притихла, и Фимка притихла, словно боятся спугнуть Витькины видения. Потом - поскорее мимо страшного, лохматого…
- …но избави нас бог от лукавого.
Витька глубоко вздохнул, обернулся, а бабушка смеется ему навстречу ласково, Фимка - одобрительно:
- Вот молодец, во-от! Ну, теперь иди чай пить.
Крича во все горло, - потому что теперь можно, Витька знает, никто не побранит, - по скрипучим ступеням вниз, и не слышно бабушкина голоса сзади:
- Не упади!
Уже внизу, уже вот большая белая дверь. Отворил, а там, за большим-большим столом, папа - большой такой, черные волосы на стороны, рядком причесаны.
- А-а, Виктор Иванович! А-а, господин Андронов, с добрым утром!
И мама, белолицая мама, смотрит, смеется. Витька на момент чувствует крепкий папин запах - чуть по́том, чуть мукой; потом мамин - горячий и ласковый, душистым мылом или чем-то; у папы - лицо волосатое, щекочет, а у мамы - мягкое, горячее…
Отцеловал, лезет Витька на стул. А папа строго:
- Ты что же с тетей не здороваешься?
Витька с любопытством оглядывается. Из-за самовара глядит лицо в морщинках, улыбается умильно, на подбородке - вот как раз под нижней губой - бородавка волосатая, вроде вишенки. Витька нехотя идет к тете, боится: вдруг бородавка пристанет?..
- Ну, что тебе говорил дедушка? - спросил папа, едва Витька взобрался на стул.
- Про змея. Ты, папа, воюешь?
- Как?
- Дедушка говорил, ты воюешь. Потом я буду воевать.
Папа раскатисто рассмеялся.
- Верно! Воюем. И ты будешь воевать.
- Ну, воитель, скорей пей чай. Сейчас учитель придет, - поторопила мама.
Витьке хочется рассказать про змея, про горы, но папа торопится.
- Вот у нас дела-то какие, - говорит папа, обращаясь к незнакомой тете, - вот ушел тятенька в сад и живет. Третий год живет, душу спасает. Все дела забросил. А сила-то есть еще!
- Что ж, это божье дело.
- Божье-то божье! Кто спорит! Да не водится так. Все в городе про это говорят. Нехорошо! Вроде будто не в себе он. Кредита мы можем лишиться. Наше дело коммерческое, а тут вроде живыми в угодники!
- А ты не осуждай отца-то, Иван Михайлович! - говорит тетя строго.
- Да что ж, я не осуждаю. Только чудно это. И в семью остуду внес. Мамашу и ту видеть не хочет. "Ты меня, говорит, на мысли наводишь".
И опять рассмеялся раскатисто.
- Одного только внучка вот и жалует. Кабы не внучек, должно, и совсем забыл бы про дом про наш.
- И не бывает?
- Бывает, да редко. Только в праздники большие, вроде как с визитом. Ну и когда обедню служат у нас.
Витька пьет с блюдца чай, глядит на свое лицо, отраженное в самоваре, - такое длинное и смешное. И уже не слушает, что говорят взрослые.
III. У дверей в большую науку
Вот Витька думал: Семен Николаевич знает не меньше дедушкиного, и было чуть досадно ему, что хоть и учитель Семен Николаевич, а человек лядащий, и сапоги у него худые, как у кучера Петра. Досадно такого слушаться, ежели сапоги худые.
- Семен Николаевич, вы про змея знаете?
- Про какого змея?
- Про змея, который горы?
- Чего городишь? Какие горы?
- Богатырь змея разрубил, стали горы. А змея пустыня прислала.
- Ну, что за юрунда! Нечего там! Давай-ка вот арифметикой займемся. Никаких таких змей не было!
И нахмурился сердито. Витька даже все слова забыл, - смутился. Как же нет змей, когда горы - вот они, и дедушка об этом очень хорошо знает?
- Это мне дедушка сказал.
Хотелось Витьке уязвить Семена Николаевича, а себя выгородить, не сам, мол, выдумал, вот какой человек сказал - дедушка.
- Юрунда!
И в первый раз за все полтора года Витька почувствовал: Семен Николаевич не знает, ничегошеньки не знает про змея. Прямо хоть заплакать впору.
- Вы не знаете, а дедушка знает.
- Ну, ты об этом помолчи! Много вы с дедушкой знаете!
А-а! Витька оскорбился. Испуганными и вместе холодными Глазами он посмотрел на учителя, на его длинную рыжую староверскую бороду и сказал угрюмо:
- Нет, вы не знаете. Дедушка знает.
- Ну, поговори у меня! - рассердился Семен Николаевич. - Я тебе поговорю!
Витька капризно сбычился, оскорбленный за себя.
- Отвечай урок.
- Не хочу!
- Как не хочешь?
- Не хочу!
- А я отца позову.
Витька помолчал, деловито подумал, что будет, если придет отец, сказал:
- Вы ничего не знаете.
- А-а, ты так? Ты еще такой молокосос, что дешевле воробья, а такие слова мне? Хорошо, я отцу скажу нынче же.
Вечером, когда собирались ужинать, папа позвал:
- А ну-ка, ученик дорогой, пойди сюда!
Мама что-то завздыхала:
- Будет уж тебе, Иван Михайлович!
Папа посмотрел на нее сердито:
- Не суйся, если нос короток.
И взял Витьку за плечо.
- Ты что это нынче учителю отмочил?
- Я ничего, папа.
- Как ничего? Ты зачем ему дерзил?
- Он говорит: змеев нет. Вы с дедушкой ничего не знаете. А я ему сказал: вы ничего не знаете.
Витька говорил запинаясь, язык будто связан, и все - мать, отец, бабушка - слушали молча. Отец хмурился, вот брови сошлись над переносьем, грозно, страшно. И вдруг:
- Хо-хо-хо!
- Ах ты… подковыра этакий! Да как же ты так? Семен Николаевич - учитель, его надо уважать.
- Про змея не знает.
- Ну, маштак, - качала головой бабушка, не то укоряла, не то одобряла, - разве можно учителю так?
- Ну ж учитель! - брезгливо сказала мама. - Голова всегда растрепана, и в бороде крошки.
Отец задумчиво побарабанил пальцами по столу.
- Не в этом дело, что в бороде крошки, пусть хоть коровы пасутся - не беда. А вот в голове пусто - это плохо. Не может поставить себя с мальчишкой. Говорил я: Николая Алексеевича пригласить.
- Да ведь табашник он!
- Ну, что ж табашник? Можно бы запретить ему у нас курить. Зато учитель. А этот - вот тебе, из грязи да в князи. Да туда же: "Ничего с дедушкой не понимаете".
- Папа, я не хочу с ним учиться.
- Ну, ты помолчи! Про то уж я знаю, с кем тебе учиться.
И задумался.
- Придется начинать учить по-настоящему. Раз сынок простым учителям начал говорить: "Вы ничего не знаете", надо учителей настоящих. Ты как думаешь, мать?
- Знамо бы, надо!
- Да-а, реального не миновать.
- Что ты, Иван, перекрестись! - сказала с испугом бабушка.
- И креститься нечего! Все отдают. Намедни я в Саратове был, Широкова Влас Гаврилыча встретил. "Растет, - спрашиваю, - сынок-то?" - "Растет, в гимназию отдал учиться". Ну, я не утерпел, попенял его. А он: "Э, говорит, брось, не те времена! Ныне без науки нельзя". И не токмо в гимназию, думает в университет тащить его. "Ежели, говорит, задался, отдам обязательно аль к немцам отправлю: пусть поглядит, как образованные народы фабрики, заводы ведут". А ты, мамынька, чего-то боишься.
- Ну, пусть там твои Широковы что ни говорят, а мой сказ один: не пущай его далеко в науку - совратится.
- Что зря говорить? "Совратится, совратится"! Аль их в школах учат бога забывать?
- Щепотью будет молиться, табак курить. И-и, не моги!
И мать тут вмешалась:
- Приглашать будем домой учителей, бог даст, научим.
- Я в училищу хочу, - сказал Витька.
- Ты помолчи, малый! - строго сказал отец. - Сколько раз я тебе говорил? Ежели большие говорят, ты должен молчать.
Витька заморгал. Бабушка сказала:
- Намедни я с матерью Марфой поговорила. "И-и, говорит, огонь вечный ждет его, ежели вы его далеко в науку пустите. Все ученые в бога не верят".
- Ну, еще глупую бабу слушать!
- Эк сказал, глупую бабу! Не дурее тебя. Все уставы…
- Что там уставы? Гляжу я, на одну колодку деланы ваши уставщики. Пошел я намедни к отцу Игнату. "Как, - спрашиваю, - с сыном быть? Учить хочу, а вот опасаюсь". - "Не моги, говорит, в реальное отдавать. Там, говорит, не только учителя табашники, а есть и немец, и француз, и все бритоусцы. И танциям учат, и песни петь. Нам, говорит, давай. Мы обучим".
- Вот и отдай, - поддержала бабушка.
- Обучат они стихиры петь - это верно. Только нам это ни к чему.
- В училищу хочу, - опять протянул Витька.
- Кому я сказал: не лезь? - строго крикнул отец.
- Видать, теперь уже неслухом делается, а тогда что?
- Неслухом это вы его баловством своим сделали. Я как возьмусь, так у меня не побалуется. Сядь прямо!
Витька с удивлением поглядел на отца.
- Тебе говорю, сядь прямо!
Витька выпрямился и сказал:
- В училищу хочу.
У отца в смехе задрожали щеки.
- Эту песню мы уже слыхали. Будет! Куда отдадим, там и будешь.
И опять повернулся к бабушке.
- Ты, мамынька, говоришь, не пускать далеко в науку. А то не возьмешь во внимание, что образованный человек легче живет. Али ты хочешь зла внуку?
- От легкой-то жизни и грехи все.