Того, что ждал Бородин от этой встречи, не получилось. Он смотрел вслед Сайкину, пробиравшемуся вдоль забора, словно крадучись, куда-то на окраину хутора, и удивлялся, и не мог понять, почему его сверстники, люди одинаковой с ним судьбы, такие разные. Неужели человек так меняется с годами? Бородин никак не мог привыкнуть к тому, что некоторые друзья юности не узнавали его. Будто видели в первый раз. Он давно приметил, что с возрастом иные люди утрачивают щедрость души, скупеют, коснеют, обрастают какой-то жесткой скорлупой. "Да сбросьте с себя эту скорлупу! - хотелось крикнуть им. - Не скупитесь на чувства! Дорожите человечностью!" Шагая один по пустой улице хутора, он вспомнил Лиду, милую, честную душу, преданного товарища в юности и совсем другую в зрелости. И все-таки она оставалась самым близким человеком на свете после матери и отца. Как их всех сейчас недоставало ему! Он остановился, думая, что пошел не в ту сторону, и увидел на площади возле своей машины Елену. Она будто поджидала его, что-то хотела сказать, но, когда он подошел, продолжала молча прохаживаться от машины к крыльцу и обратно. "Она делает вид, что ждет кого-то другого, а на самом деле ей нужен только я", - подумал Бородин и сразу вспомнил случай трехлетней давности, который затерялся бы в его памяти навсегда, если бы не стечение обстоятельств. Так бывало в городе, когда он просматривал свою записную книжку, натыкался на номер телефона и долго не мог вспомнить, чей он, где и когда записан.
- А ведь мы с вами уже виделись, и не раз… давно, правда, - сказал Бородин, подходя к Елене, и по тому, как она живо обернулась на его голос, как посмотрела красноречиво, он понял, что она тоже вспомнила, но скорее всего и не забывала и после собрания осталась ждать его у машины, а вовсе не другого.
- Да, я хорошо все помню, - сказала Елена, опуская глаза и смущаясь. - Весна. Старое поселение, трамвайная остановка, зеленая пивная будка… кирпичные трехэтажные дома. Тихий уголок Москвы. Вы там жили?
- Снимал комнату. А вы?
- Тоже. Втроем. Подруги-студентки.
- Студентки, верно. Но почему, почему?.. - сказал Бородин и не договорил.
- Что "почему"?
- Странно…
- Что "странно"?
- Это у меня свое… прошлое.
Бородин присел на сиденье машины, у которой была открыта дверца, достал папиросы, закурил. Елена стояла у крыльца, опершись спиной на резную стойку. Было немного неловко. Они перебирали в памяти подробности первой встречи трехлетней давности, и прошлое, с одной стороны, сближало их, а с другой - вызывало ощущение неловкости.
- Вы, помнится, работали в институте, потом перевелись на опытную станцию? - спросила Елена.
- Верно, верно. А потом вот… на одной партийной конференции был избран секретарем. - Бородин усмехнулся и постучал указательным пальцем по папиросе, сбивая еще не нагоревший пепел. Он ждал и другого вопроса: "А как ваша диссертация?" Больше всего он боялся этого вопроса, потому что сам себе постоянно его задавал и всякий раз растравлял душу. Елена, наверное, только подумала об этом и ничего не сказала, понимая, что в его должности было не до диссертации, но от этого предположения Бородину стало не легче. Он глубоко затянулся, раз, другой, сразу искурив папиросу до половины. Дым поплыл густо, не рассеиваясь, и, попав в полосу электрического света, заклубился, будто в луче прожектора из кинобудки. Было тихо, душно, слышались вздохи коровы в сарае.
И Бородин ясно припомнил все о Елене.
…Было время гроз, бурных коротких ливней и тополиных метелей. После дождя парило, солнце припекало еще жарче, и на асфальте быстро высыхали лужи с коронами белых сережек. Помнилось, Бородин почувствовал какое-то стеснение. Оглянулся, и его ослепили девичьи глаза. Странно, что никто, кроме Бородина, не замечал этих удивительных синих глаз, пассажиры, как обычно, занимались своими газетами, книгами, разговорами. Трамвай был переполнен. Бородин стоял на передней площадке, девушка - на задней. Через головы пассажиров она поглядывала в его сторону. Видно, и Бородин чем-то ее заинтересовал. Но надо было сходить. На следующий день и потом в течение недели по утрам они попадали в один и тот же вагон - прицепной. Однажды сели рядом. От такой близости Бородин заволновался, покраснел. Она тоже. Украдкой присмотрелись друг к другу. Глаза девушки уже не казались неправдоподобно синими, как бы примелькались за эту неделю. "Все равно хороша, - подумал Бородин. - А как я? Одна знакомая мне говорила, что в профиль я интересней". И он подтянулся, расправился, стараясь сидеть так, чтобы девушка видела только его профиль. На промежуточной остановке в трамвай вошла ее подруга. Сразу стало шумно. Обе словно соревновались в остроумии перед Бородиным. Больше всего старалась синеглазая, как он стал теперь называть свою попутчицу. Хотелось вмешаться в веселый разговор подруг, познакомиться с ними, но недоставало смелости, а потом, когда уже очутился один на улице, пожалел. Без всякого сомнения, он нравился девушке, нужно было что-то сказать, как-то прервать эту молчанку, но ничего путного в голову не приходило. Не ляпать же с бухты-барахты? Посчитает дураком. И он шел по улице, досадуя на себя за несообразительность. Надо было хоть сморозить что-нибудь насчет погоды. Могла бы, конечно, высмеять: старо как мир. А вот если сказать: "Палит, как в степи", она бы удивилась: "Почему в степи?" - "Вижу, что степнячка". - "Вы угадали", - сказала бы она, и, дальше больше, завязалась бы беседа, а потом и знакомство. Эх, черт возьми, крепок же ты задним умом, Василий.
…В то утро он спешил в институт. Много навалилось дел, спал три часа в сутки. В трамвае тоже читал и даже пробовал писать. Синеглазая была где-то тут, в вагоне, он чувствовал ее присутствие. Так и есть. Она стояла поодаль, держась за поручень. Во взгляде, уже таком откровенном, - любопытство, желание заговорить. "Э, сейчас не до переглядок. Глупости какие-то", - подумал Бородин, углубляясь в бумаги, и на его лбу легла поперечная сердитая морщина.
Дня через два, покончив с делами, в приподнятом настроении он сел в трамвай и снова, в который уже раз, увидел девушку. Она была в кругу подруг. Все с портфелями, книгами, тетрадями, только и разговору что о вопросниках, шпаргалках и баллах. Он вспомнил: в вузах начались экзамены. Ага, значит, она студентка! Девушка скользнула взглядом по вагону, на какую-то секунду задержалась на Бородине и продолжала судачить с подругами как ни в чем не бывало. Почему такое безразличие? Он не спускал с нее глаз, стараясь обратить на себя внимание. Они снова обменялись взглядами, но лишь укор и холод достались Бородину. "Не сердись, - хотелось ему сказать. - Я был очень занят, но, конечно, несмотря ни на что, мог быть внимательным и вежливым. Я раскаиваюсь".
Трамвай подкатил к остановке, где она обычно сходила. Зеленая будка, толпа любителей жигулевского, старухи на скамейках у своих кирпичных трехэтажных домов. Синеглазая, спустившись на ступеньку трамвая, оглянулась и одарила Бородина улыбкой. Прощала.
Бородин вскоре переменил квартиру, и трамвайные встречи забылись. Но, видно, суждено им было снова сойтись, и снова в дороге, уже дальней, быстро сближающей людей.
Пассажирский поезд прогрохотал по мосту через реку. У быков она была в водоворотах, чувствовалась большая глубина. На фарватере, носами навстречу течению, держались на якорях Два густо насмоленных каюка. Один рыбак, сгорбившись, оцепенело смотрел на лески. Другой обернулся и с улыбкой помахал поезду. Из-под моста вылетела "Ракета" на подводных крыльях и умчалась к светлым огням порта. Уже темнело. В окна вагона дохнуло преющим камышом. Началась широкая пойма с заливными лугами, озерами и протоками.
Василий Бородин стоял у окна и смотрел на степные дали в вечерних сумерках. Девушка в спортивном костюме развязывала туго набитый рюкзак на верхней полке. Ей не потребовалась лесенка, достаточно было приподняться на носки. И это сразу напомнило Бородину другое время, трамвайный вагон и высокую девушку, которая легко доставала до поручня.
- Вы меня узнали? - сказал он, оборачиваясь к соседке, когда та, разложив вещи, села на нижнюю полку, у окна. - Мы ездили в одном трамвае. Помните?
Она смутилась:
- Помню.
- Ну вот, а теперь еще и в поезде. Познакомимся. Василий… - Он помолчал и добавил: - Никандрович.
- Елена.
- На практику?
Она кивнула головой:
- Первый раз, страшно. - И, посмелев, спросила - А вы?
- Насовсем.
Елена оглядела его с любопытством:
- По направлению?
Бородин раздумывал, стоит ли распространяться, потом, как бы отбросив сомнения, сказал:
- Да нет. Не поладил с начальством. - И поспешил переменить неприятный для него разговор: -А вы сами откуда? Может, земляки?
- Из хутора Таврического.
Бородин не поверил:
- Странно! Я тоже из Таврического. Но что-то не припоминаю… синеглазую Елену.
Девушка рассмеялась:
- Я вас тоже не помню. Вы чьи?