В Сашкиных глазах - острота и сосредоточенность дозорного, губы его строго сомкнуты, но в Сашкиной башке - иные картины. Мелькают руки ребят, заводящих и подсушивающих сеть, а он улыбается с экрана и скромно говорит, что да, хорошую рыбу взяли, пожалуйста, извините, дело не ждет, и вот уже гремит рыба по лотку в пропасть трюма, а он делает глоток воды прямо из чайника, закуривает и опять скромно говорит, что вот так они и живут, рыбаки из маленького поселка Аю. И весь свет на него смотрит. Но на то, что его, Сашку, увидит весь свет, что наш Аю как бы перестанет быть безвестной крошкой вселенной и прославится, Сашке, честно говоря, наплевать.
Ему главное Тоня. А если Тоня для него в самом деле значит так много, бог моря, Нептун, и Сашкина звезда, которая ночью заиграет над его головой, и слепая добрая и глупая удача, помогите ему! Ну что вам стоит!
Нептун беспробудно спит, звезда далеко, не хватит жизни, пока сигнал бедствия дойдет до нее, преодолев расстояние в какой-нибудь миллион световых лет, а удача в этот светлый денек не светит.
Море бежит на глаза…
Море пахнет, как пригретый луг. Сашка никогда не был в лугах, только знает о них по рассказам матери, которую отец привез из лесных мест после службы в армии в свои молодые годы. Мать все вздыхает о них. А здесь даже в лесных зарослях на Медведе или Медвежонке - голые осыпи красноватого или серого щебня и на память известные полянки с двумя-тремя ромашками. В сущности, декоративные ромашки.
Но Сашка представляет себе луга, когда выходит в море. Чем дальше от земли, чем мористее - тем зеленее, и кажется, что ты забрался в траву, и эта трава накрывает тебя с головой, стоит опустить глаза, как бы погрузив их в пучину.
И запахи - они просыпаются и текут навстречу солнцу, как и от травы. Они окружают тебя со всех сторон.
На берег эти запахи выкидывает иногда после шторма. Они бывают недолгими. Поэтому кажется, что они пролетают мимо. Нечаянно и редко. Но это не так. Они исчезают, как исчезают луговые запахи в скошенной траве, и, чтобы услышать их следы, надо приложить клочок сена к лицу, так же как плеснуть себе под ноздри горсть моря.
Сашка смотрит в зелень моря, будто бы и впрямь настоянную на густой траве, в которой заблудилась рыба. Не будет славы, не будет Тони, ничего не будет. Чем упрямей Сашка не слазит с капитанского мостика, тем глупее он выглядит в глазах ребят. Об этом долго будут вспоминать: как он дураком торчал на своем месте целый день. В кино хотел попасть. На экран. Артист! Вон ребята на корме уже хохочут. Надо сойти. Надо поесть, а он все курит и курит, Сашка. Еще и песню сочинят на какой-нибудь популярный мотив. Не пожалеют.
Сейчас, раз-два, и - вниз.
Но теперь он уже стоит назло себе. И теперь уже глупо не стоять, а уйти, потому что это все равно что признать свое поражение перед ребятами. Какое поражение? Разве ты делился с ними своей думкой? Разве они знают, что ты и на берегу задержался, чтобы отпустить все суда в море и походить, порыскать одному? Ведь так было? Догадаются. И обсмеют. Вся бригада - сорвиголовы. Ну, вниз!
Но Сашка стоит. Прирос к капитанскому мостику. Хоть бы дельфины поиграли… Дельфины всегда играют на рыбе. Всяческая мелочь искрами летит от них, как от молота, когда дельфины, пружинисто выгибая спины, впрыгивают в стаю. Охотятся.
Пишут, что дельфины - люди моря. Ум у них. Не хуже человеческого. Жизнь, конечно, хуже. Бездомная, во-первых. А может, есть у них подводные общежития и подводные там сады? Из водорослей. Но зачем им дома? Под толщей воды им тепло, как под одеялами. И садов нет. Были бы сады - были б руки, за садами ухаживать надо. У них другая среда, водная, другой вид, все другое: кожа и фигура, а уму это не помеха. У одинаковых людей и то разный ум. Одного тянет к дельфину, как к разумному и загадочному сопланетнику. Когда дельфин кувыркается, всегда хочется искупаться. Другой их бьет. Промысел. Из них жир топят. В нашем море до недавнего ловили и били дельфинов. И жизнь у них, конечно, хуже людской, даже палки взять нечем. А вдруг правда? Правда, что у них есть язык? Вот обучат нескольких дельфинов людскому, они скажут, что о нас думают. А потом будут работать, рыбу показывать.
Мы ведь непременно подружимся.
Эх, Сашка, ты учись у председателя Ильи Захарыча Горбова. Пока ты мечтаешь о далеком будущем или несбыточном, он, решив прославиться, не рассчитывает на "авось", а опирается в этом деле, как и во всем другом, на уже достигнутые успехи, на могучий арсенал современных средств науки и техники. Да, пока ты мечтаешь о рыбе, "пред" не сидит сложа руки.
Он ходит из угла в угол по почте, обминает кулаки, похрустывая суставами, а Кузя Второй разыскивает уже по четвертому телефону начальника промысловой разведки и наконец ловит его на аэродроме. Илья Захарыч заходит в кабину, притягивает за собой дверь поплотнее, чтобы его никто не слышал (оттого он и из кабинета удрал), хватает трубку, и теперь его слышат только Филипп Андреич и Кузя Второй, который обеспечивает надежность связи.
Поначалу Илья Захарыч спрашивает у начальника разведки, как здоровье.
- Что? Здоровье? - летит в ответ удивленный голос. - Нормально.
- Хорошо, - говорит Илья Захарыч, как будто его это волновало неделю или как будто начальник разведки вчера вышел из больницы после инфаркта.
Хорошо-то хорошо, но облегчения Илья Захарыч не чувствует и поэтому повторяет:
- Это очень хорошо… Желаю, чтобы всегда так было.
- Спасибо, - коротко отвечает Филипп Андреич. Голос у него торопливый, словно он стоит на горячем.
- Значит, вы сейчас на аэродроме? - спрашивает Илья Захарыч, не жалея колхозных денег на телефонную дипломатию.
- Я? Да.
- Дела, заботы…
- Что?
- Я говорю, все в делах, в заботах?
Тогда начальник разведки не выдерживает и кричит:
- Горбов! У тебя ко мне какая просьба? Ты давай не финти. Я тут провожу практические занятия с летным составом, а ты мне баки забиваешь.
Горбов унизительно громко смеется.
- Что? - кричит Филипп Андреич, не разобравшись, и дует в трубку, потому что расстояние, наверно, превращает смех в перещелк, как будто дятел стучит по мембране, а тут еще сам Горбов превращает свой смех в кашель. - Алло!
- Алло, алло! - испуганно кричит и Горбов сквозь шум, наделанный им. - Филипп Андреич!
- Слушаю.
- Филипп Андреич!
- Переходи к делу.
- Филипп Андреич!
- Ну?
- Подними в небо Саенко, Филипп Андреич.
- Зачем? - сразу прорывается очень ясный голос.
- Да, понимаешь, какая закавыка. Это не для нас. Для кино.
- Какое кино? Эй, эй! Алло!
Связь прерывается, и Кузя Второй долго вызывает городскую телефонистку, потом аэродромный коммутатор, а те рвутся к нему навстречу, чтобы пасть замертво и уступить место тем, ради кого они старались.
- Говорите.
- Говорите.
- Какое кино? - кричит начальник разведки. Хитрый Горбов объясняет, что он вовсе ни при чем, что все - киношники и что они снимут и самолет, а это для разведки тоже не последнее дело. Теперь задумывается Филипп Андреич и спрашивает:
- Ну, а как ты там вообще-то поживаешь, Горбов? Кряхтишь?
- Дашь самолет? - спрашивает Горбов.
- Давно тебя не видел.
- Все мои суда с утра в море.
- Вот черт! - вздыхает где-то в воздушной глубине Филипп Андреич. - Тебе ведь нужен Саенко, который всех твоих знает… район знает…
- Для кино это особого значения не имеет, пилота все равно видать не будет, только самолет, - осторожно отвечает наш поднаторевший "пред", - но вообще-то лучше Саенко. Всегда вместе.
- Ну да…
- Ну да…
- А он болен! - сообщает Филипп Андреич. - Понимаешь, какая ерунда. У него зуб болит. Отпустили вырывать.
- Ай-яй-яй! - отчаивается наш "пред".
- Позвони ему домой, Горбов, - советует Филипп Андреич.
Видно, ловчит по-своему. Вышли самолет, а вдруг нагорит? Не вышли, а вдруг тоже нагорит? Кино! Слово о разведке. Жаль зевнуть. На семь бед - один ответ: Саенко болен.
- Ты позвони. Может, он уже в порядке.
Сколько таких начальников, что пускают дело по воле волн!
- Алло, пожалуйста! - влезает в разговор Кузя Второй. - Сообщите телефон Саенко.
- Молодец, Кузя, - хвалит его потом Илья Захарыч, высунув голову из кабины. - Хоть и Второй, а молодец. Вызывай!
И он по-доброму улыбается, и Кузя видит, что только череп у него блестящий и крепкий, а лицо все морщится и съеживается при улыбке, мягкое, старческое лицо. И вот уже мычит в трубку голос Саенко:
- Ммм…
- Саенко?
- У! О! - стонет знакомый тенорок Вити.
- Зуб? - спрашивает Горбов.
- Ага.
- Не вырвал?
- О! У!
- Что ж ты? Тебя ж с утра отпустили.
- Хожу весь перемотанный.
- Чем?
- Полотенцем.
- А шалфей не пробовал? А-ха-ха! - опять отчаивается Горбов. - Всегда лучше сразу рвать. По себе знаю. Вырвал бы ты вчера…
- Ммм… А что такое?
- Витя, - умоляет Горбов, будто в ногах валяется. - Витя! Как отец сына… Как рыбак летчика… Лететь надо.
- Куда к черту лететь? Кому надо?
- Кино, Витя, кино, - шепотом повторяет Горбов. - Ребята плавают. Выручай. А то…
Он рассказывает все сначала и находит очень убедительные слова, беспокоясь о престиже промысловой разведки. Кто показывает рыбу? Авиаразведчики. Почему нет рыбы? Не показали.
Саенко перестает мычать, он долго и звучно дышит и наконец цедит со стоном:
- Ну, раз для кино…