Сергей смотрел на темное, исхудавшее лицо и, уже не прислушиваясь к бессвязному шепоту, думал, что все хорошее в детстве связано у него с этим человеком. Первая рыбалка. Ночной костер, запах дыма и ухи. Первая охота. Мокрый лес на рассвете, и они только двое во всем мире. Однажды они чуть не увязли в болоте. Сергей не успел испугаться, он то и дело оглядывался на Петра Николаевича, и если б увидел на его лице отражение своего ужаса, потерял бы, наверно, силы. Но у Петра Николаевича лицо было как всегда - спокойное и сосредоточенное. Они молча пыхтели, тащили ноги, отяжелевшие, как бревна. А ноги все проваливались в трясину, вода чавкала в сапогах. И только когда они выбрались на твердую землю, Петр Николаевич сказал:
- Чуть было не пропали мы с тобой, брат.
А книги? Каких только книг не было у Петра Николаевича! Русские классики, энциклопедические словари, кораблестроение, архитектура. А путешествия! Сергей покосился на полку у окна - вон и сейчас в углу стоит толстенный том "Всемирного путешественника". Сергей с детства помнил, что "высокие дома Кадикса блестят на солнце под роскошным голубым сводом андалузского неба"… Тут каждое слово торжественно и роскошно: Кадикс. Голубой свод андалузского неба. До чего же красиво! Вовек не забыть… А вон на тех полках стояли книги по истории Гражданской войны - ровно двести книг.
- Такой полной картины, пожалуй, уже ни у кого нет… - говорил Петр Николаевич. - Повыбрасывали, пожгли… Всяко было. А я храню…
Что сейчас на этих полках? Сергей тихо поднялся и, осторожно ступая, подошел к полкам, стоявшим по левую сторону от высокой кафельной печки. Строгий порядок был нарушен. Теперь тут навалом лежали случайные, не связанные между собой книги: протопоп Аввакум… "В дебрях Уссурийского края"… "Русская история" Рожкова…
Прежде в этой комнате стойко пахло старыми книгами. Иногда тянуло запахом свежей стружки, клея, масляной краски. Сейчас все перебил запах лекарств.
Случалось, что Петр Николаевич ходил на родительские собрания, если мама была в театре или болела. А однажды… Однажды он выпорол Сергея. Не отец, а выпорол. Хлестнул ремнем.
- Сережа, - окликнула Ангелина Степановна, он не услышал, как она вошла. - Поди поспи, Сережа. Хочешь, у меня ложись, на диване постелено. Хочешь, к себе иди - там прибрано, чисто.
Он встал, постоял с минуту, глядя, как она бесшумно ходит: переставила на тумбочке лекарство, прикрыла абажур газетным листом. Вокруг больного стало еще темнее.
- Иди, иди. Надо будет - позову, - повторила Ангелина Степановна.
…Он стоял на пороге своей комнаты. Он был прав: эта комната давно исчезла. Комнаты, как и вещи, не терпят соседства смерти. Человек может остаться собою, даже когда она глядит из-за плеча. Это трудно. Но он все-таки может. А вещь теряет все и становится трухою, куском дерева, или железа, или стекла.
Между ним и этой комнатой стояла неисцелимая память. Он знал обо всем давно. Но поверил в это только сейчас.
Не переступая порога, он погасил свет, закрыл дверь и пошел к Ангелине Степановне.
* * *
Кладбище тоже как будто принарядилось к городскому юбилею. Ограды, желтые и голубые, пестро выглядывали из зелени и на солнце казались празднично-яркими.
Петра Николаевича пришли проводить в последний путь его друзья. Их было много. Но майский день был такой сияющий, что Сергей ловил то улыбку, то лицо, поднятое к солнцу, и глаза, зажмуренные от удовольствия.
А высокий толстый человек, погибая от жары в тяжелом черном костюме, говорил строго:
- Архитектурное управление и строительная промышленность города потеряли в лице товарища Малышева принципиального, честного товарища… Архитектурное управление и строительная промышленность города никогда не забудут… Архитектурное управление обязано товарищу Малышеву широким разворотом строительства… Архитектурное управление и строительная промышленность всегда ценили в лице товарища Малышева…
В толпе неподалеку от Сергея стояла женщина. Она слушала терпеливо и покорно, утирая слезы концами головного платка. И вдруг, тронув Сергея за рукав, сказала:
- Спасибо ему, что он с наших плеч коромысло снял.
Сергей оглянулся на Ангелину Степановну.
- Петр Николаевич в Кленах водопровод строил, - ответила она. - Мы, старые, это помним.
* * *
Он приехал в Цветаев около десяти вечера. От автобусной станции во все стороны расходились горбатые улицы, а внизу, под обрывом, текла широкая светлая речка. Все, кто только что мирно беседовали, переговаривались в пути как добрые знакомые, разом забыли друг о друге и разбежались кто куда. Стало тихо и пусто. Сергей сел на скамейку и огляделся. Окна домов прятались за пышными кустами сирени, из-за палисадников были видны только покатые крыши. Наискосок от автобусной станции стоял двухэтажный каменный дом. Судя по всему, гостиница. Сосед в автобусе объяснил ему, что гостиница совсем рядом с автобусной станцией ("Покажу тебе, вот приедем, и покажу"), но едва вылез из автобуса, кинулся к встречавшей его голоногой девчонке:
- Держи корзину, в ней бублики. - И сразу исчез с девчонкой и с бубликами, будто растаял в воздухе.
У него есть адрес, он может пойти на улицу Кавалеристов, 12 и переночевать там. Ему будут не больно рады, однако переночевать пустят. Но он, пожалуй, туда не пойдет. Переночевать можно и на вольном воздухе, ночь обещает быть теплой. Он встал и попробовал дверь на станции - она была не заперта. Вдоль стен тянулись длинные узкие скамейки - вот и здесь в случае чего можно дождаться утра.
И он пошел к гостинице. Медленно пересек булыжную мостовую, поднялся по трем каменным ступенькам и вошел в просторную прихожую. По правую руку стояло большое, в рост человека зеркало и рядом круглый стол с двумя табуретками. По левую руку было пусто - только стена, увешанная расписаниями автобусов и поездов, а сбоку, в самом углу, светилось окошко дежурного.
Он подошел к окошку. Не поднимая головы, молодая женщина в пестром сарафане сказала:
- Мест нет.
- Ну, правильно, - сказал он.
Тогда она взглянула на него.
- Это я себе говорю. В гостиницах мест никогда не бывает. Пора бы привыкнуть и не спрашивать.
- А вы лучше погуляйте часок, а потом загляните. В одиннадцать отходит катер на Истомино, освободится место в пятнадцатой комнате. Комната хорошая, на троих. Погодите!
Он оглянулся, удивленный.
- Сергей Дмитриевич! - сказала она.
- Оля Кириллова! - сказал он.
Она выскочила из своего закутка.
- Ну бывает же! Бывает же! - говорила она, держа его за руку. - Вот счастье-то. Ну какое счастье!
Она разом плакала и смеялась, глядя на него блестящими от слез глазами.
- Вы пойдете к нам, у нас остановитесь. Я освобожусь только утром, до нас недалеко, я расскажу. Скажете - Олин учитель. И все. И будете свой. Я про вас столько рассказывала…
- Хотел бы я знать, что про меня можно рассказывать… Знаешь, я лучше посижу у тебя. И дождусь, когда придет катер на Истомино.
Она снова сидела за столиком дежурной, а он тоже у нее за перегородкой, на диване. Он снял рюкзак и положил его у ног, как та старуха в Данках.
Она принесла кипятку и заварила чай. Несмотря на еще не поздний час, в гостинице было очень тихо. Радио молчало. Изредка кто-нибудь проходил по коридору, но никто не заглядывал в окошко к дежурному.
Он пил чай и расспрашивал ее: давно ли она в Цветаеве? И как попала сюда из Кленов? Одна ли она или замужем?
Она замужем, у нее двое детей. У свекра в Цветаеве дом, она живет вместе с родителями мужа. А муж кончил Тимирязевскую академию, заведует в горкоме отделом пропаганды. Она тоже мечтает учиться, но с двумя детьми на руках это трудно.
Но все, что он спрашивал, и то, что она отвечала, проходило как-то поверху, будто говорили не они, а кто-то за них. Оба они были сейчас в Кленах, в сороковом году, в просторном классе с окнами на Светлую. Он присел на парту к Володе, а у доски стоит Оля Кириллова - бледная, сероглазая, с двумя торчащими косичками - и говорит:
- Я не понимаю, как можно спрашивать: "Зачем он убил Болконского?" Если я верю книге, я верю ей, как жизни. Если не верю, я спрашиваю: "Зачем он это придумал?" А здесь я верю и ни о чем не спрашиваю. Так было.
Слова ее решительны и уверенны, а голос робкий. Ее ничего не стоит сбить вопросом, она испугается и умолкнет.
Сейчас за столиком дежурного в цветаевской гостинице, подперев щеки ладонями, сидит круглолицая женщина с веселыми глазами и с толстой косой вокруг головы. Как он узнал ее? Так мало сходства между ними - той девочкой и этой женщиной. Голос? Нет, сейчас он низкий, глубокий. И не срывается, как прежде. Он не успел подумать, он просто узнал ее.
- Скажи, - спросил он неожиданно для себя, - а ты не знаешь, где живет теперь Володя Сурмин?
- Они уехали из Кленов сразу после вас. И никому не сказались. Но Коля Ипполитов встречал его в Москве. Вы потеряли его?
- Потерял.
- А вы его сильно любили.
- Любил.
- Вы нас всех любили, но его сильнее. Я не в укор говорю. Он был такой, что его все любили.
- Почему ты говоришь "был"?
- Так ведь, когда очень долго кого-нибудь не видишь, поневоле начинаешь говорить "был". Вот и про вас я когда рассказываю, тоже говорю: "Был у нас учитель Сергей Дмитриевич". Это удивительно, как я помню все, что вы нам говорили. Ну, прямо все.
- Что же? Композицию пьес Чехова или инговые формы?