Рытхэу Юрий Сергеевич - Путешествие в молодость, или Время красной морошки стр 16.

Шрифт
Фон

Мои мысли невольно обращались к Улаку, и я начинал чувствовать боль в сердце, тоску и растерянность: каково мне будет в родном селении, в разоренном гнезде, казавшемся таким незыблемым, вечным? Отчим сидит в тюрьме, дядя Кмоль умер, а тетя последовала за старшим сыном, переселившимся в другое место, сестренка вышла замуж и тоже уехала… Младший брат погиб, взорвавшись вместе с катером, груженным бензином. Бензин-то был в бочках, а спирт, который они купили - в трехлитровой стеклянной байке. Во время вечернего пиршества кто-то бросил на палубу непогашенную папиросу…

Никогда не думал, что жизнь может так жестоко, так неприкрыто, безжалостна преподнести мне одну за другой тяжкие горести. Такое впечатление, что та прошлая жизнь, о встрече с которой я мечтал в каменных ущельях большого города, рухнула и одночасье, похоронив под своими обломками даже те немногие годы безоблачного детства, сохранившиеся в моей памяти.

Вот уже несколько дней дул сырой, свирепый северо-восточный ветер-кэральгин, неся с дальнего конца залива наполненные студеной влагой низкие, лохматые тучи. Под ногами хлюпала отсыревшая тундра. На рейде стоял пароход-снабженец, и несколько вельботов с окрестных селений сновали от него к берегу, перевозя ящики, мешки, тюки с новыми товарами, продуктами.

Приезжие грузчики жили на берегу, в палатках, поставленных прямо на сырой гальке. По вечерам они зажигали костры, варили моржовое мясо и пили красное полусладкое шампанское, ящики которого, снятые с парохода, громоздились тут же.

Уназикские эскимосы, разгоряченные необыкновенным игристым напитком, пели песни, подыгрывая себе вместо бубнов пустыми жестянками.

Кормчий Нанухтак объяснил мне значение некоторых песен:

- Вот эта про перевыполнение плана, а та - о штукатурных работах на старой школе. Теперь требуют современность, вот мы и стараемся.

Правду сказать, мелодии были старые, испытанные, сочиненные столетия назад, а слова действительно новые.

Меня поместили в старом культбазовском доме. Это был добротный сруб, разделенный на комнаты-квартиры. В каждой стояла печка-плита, и она спасала меня от всепроникающей сырости. Я с утра топил ее, грел чайник и зазывал к себе словоохотливого Кикиру, парня родом из знакомого мне ближнего к райцентру селения Янранай. Он приносил бутылку красного шампанского и с порога начинал жаловаться, какой это слабый напиток, не идущий ни в какое сравнение с огненным спиртом.

У Кикиру были необычные для чукчи мелко вьющиеся волосы, толстые губы и очень темный цвет лица. Он не скрывал, что в родстве с американскими неграми, которые топили жир из моржа неподалеку от Янраная лет двадцать тому назад.

- Может, у меня в родственниках сам Поль Робсон, - с улыбкой говорил Кикиру, целясь горлышком бутылки в дверь.

В серьезные минуты нашей беседы он, однако, с горечью рассказывал мне, как хищнически бьет моржа Приморский зверокомбинат.

- Ты знаешь, что такое хоровина? - спрашивал он меня. - Да нет, не то, что ты подумал, хотя лучше так назвать это… Хоровина - моржовая кожа со слоем жира. Так вот, комбинату ничего кроме хоровины не надо. Бьют моржей даже из трофейных японских пулеметов. Мясо бросают! На лежбища невозможно смотреть - тысячи ободранных туш! Ты же знаешь, для нас моржовое лежбище - священное место. Когда мы забиваем зверя, мы чистим и даже моем гальку, чтобы не оставалось ничего такого, что может напугать моржей в следующий год. Ты бы написал куда надо. Сочинил фельетон или роман!

Однажды Кикиру прибежал ко мне в неурочный час и объявил:

- Прилетел самый главный человек из Магадана! С ним - полный самолет всяких начальников!

На самолете уже известного Гаевского сквозь ветер и низкие облака в Лаврентия прорвался председатель Магаданского областного Совета Павел Афанасьевич Яковлев, а "всякие начальники" - это заведующие отделами, журналисты. Один из областного радио, а другой - из газеты "Магаданская правда".

Районное начальство не очень обременяло меня своим вниманием, и я был весьма удивлен, когда один на работников исполкома постучался в дверь моего обиталища и пригласил меня в длинный деревянный дом, где помещались все учреждения Чукотского района.

В кабинете председателя, меблированном точно так, как тысячи кабинетов районных председателей по всей нашей огромной стране, начиная отсюда, с берегов залива Лаврентия и кончая таким же кабинетом где-нибудь в Калининградской области, за продолговатым столом, приставленным к председательскому, сидело несколько мужчин и одна полная, миловидная женщина. Навстречу мне поднялся рослый человек с округлым лицом и странноватым взглядом чуть косивших глаз. Редкие светлые волосы убегали назад от высокого чистого лба.

- Ну, здравствуйте, - с улыбкой произнес он.

Я сразу догадался, что это и есть председатель Магаданского областного Совета.

- В Магадане, - продолжал председатель, - вы, так сказать, проигнорировали Советскую власть, посетив только обком партии…

За дружелюбным тоном угадывалась укоризна, но откуда я в те годы знал всю субординацию, весь этикет, правила поведения в областных и районных центрах, да и отношение к собственной персоне, прямо скажу, не было уж таким, чтобы считать свой визит каким-то знаком внимания.

В кабинете, видимо, шло деловое совещание. Председатель, как в дальнейшем выяснилось, намеревался посетить самые отдаленные села, а местные товарищи упорно навязывали ему совсем другие.

- Как же не побывать в колхозе имени Ленина? - уговаривал местный председатель Валютин. - У них большие достижения и большие планы: заменить кочевую ярангу передвижным домиком на полозьях. Хотим произвести настоящую революцию в тундровом быте - освободить оленевода от древней, дымной яранги, как символа прошлого…

Валютин внешне больше походил на университетского профессора, высокий, тонкий, тщательно и даже элегантно для залива Лаврентия одетый.

- Погодите, погодите, - спокойно возразил Яковлев, - Достижения - это воздух социализма, наше обычное дело. Во всяком случае, так и должно быть. А обращать внимание надо на то, что мешает идти дальше… Какое селение вы советуете посетить?

Вопрос был обращен ко мне, и я, правду сказать, не был готов ответить сразу.

- Он, конечно, скажет, что надо ехать в Улак, - улыбнулся Валютин.

После долгих и далеко не радостных размышлений я уже склонялся к тому, чтобы все же побывать в Улаке, что бы меня там ни ожидало… И неплохо бы в компании большого начальства, которому, естественно, будет предоставлен транспорт. Возможно, даже и вертолет.

Но тут я сказал:

- А почему бы не поехать в Нунэкмун? Он же тут, рядом - плыть не больше часу… Тем более, как я слышал, в райисполкоме есть своей вельбот.

- Это правда? - Яковлев повернулся, к Валютину. - У вас есть вельбот?

- Вельбот-то у нас есть, - замялся Валютин, - Но некому управлять… Капитан в отпуске.

- Как же так? - удивился Яковлев. - В самую навигацию капитан в отпуске?.. А что вельбот - это большое судно?

- Какое большое судно? - усмехнулся я, не ведая того, что навлекаю на себя, - даже школьники прекрасно управляют им. У нас в школе, в Улаке, был свой вельбот, и мы плавали даже в Нуукэн и Кэнискун…

- Ну вот, - спокойно сказал Яковлев, - вы и поведете вельбот в Нунэкмун. А моторист у вас есть?

- Моторист есть, - вздохнул Валютин, неодобрительно глянув на меня.

- Значит, завтра с утра в путь, - подытожил Яковлев, подавая мне на прощанье большую, пухлую руку.

В назначенный час я спустился на берег, где возле райисполкомов к ого вельбота уже толпились мои будущие соплаватели.

Среди них два журналиста. Один бурят Кеша Иванов, представитель газеты, и другой Володя Шахов, радиокорреспондент с новинкой тех лет - портативным магнитофоном через плечо. Они поздоровались со мной как со старым знакомым и капитаном судна, обыкновенного охотничьего вельбота, стоящего у уреза воды. Одеты корреспонденты были отнюдь не для морского путешествия в открытом суденышке: их демисезонные пальто уже вобрали в себя довольно много сырости.

Погода с утра тревожила меня.

Я посмотрел на неспокойный залив, ощутив лицом упругий ветер, тот самый коварный кэральгин, который хоть и дул сегодня не так свирепо, но таил в себе еще далеко не растраченную силу.

- Значит, вы будете нашим капитаном? - учтиво спросил меня Кеша Иванов, едва скрывая сомнения в моих мореходных познаниях.

Столкнули вельбот в воду, и моторист, оказавшийся старым знакомым, эскимосом из Нуукэна Акалюком, бывшим работником собачьего питомника, сказал мне по-чукотски, что погода не очень хороша даже для плавания в Нунэкмун.

- При таком ветре возле мыса большая волна. - Акалюк говорил с невозмутимым выражением на своем скуластом лице. - Причалить будет трудно.

Здесь я был только капитаном, а решения принимали два председателя, которые уже спускались на берег, хорошо экипированные для сырой и дальней дороги: на Яковлеве было добротное, но уже порядком послужившее ему кожаное пальто, на голове фуражка защитного цвета, хорошо знакомая нам по портретам Сталина. Валютин был в военной плащ-палатке и резиновых сапогах.

- Готовы? - весело и бодро спросил Яковлев.

- Готов, - не очень громко ответил я.

Я успел проверить руль и румпель, а также длинное рулевое весло.

Теперь дело было за Акалюком. Обычно подвесные моторы в такую сырую погоду заводились плохо, но двигатель шведской фирмы "Пента" был еще новый и заработал с первой попытки.

Брызги полетели на пассажиров и пришлось поднимать брезентовый фальшборт.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке