Я сидел на возвышении кормовой площадки, крепко сжимая румпель. Такое мореходное суденышко вести по морю даже в такую погоду - большого умения не надо. Но сегодня на меня смотрели как на самого опытного и знающего. Мы с Акалюком представляли так называемое местное население, всю его славу и опыт мореходов.
Шведская "Пинта", тогдашняя мечта всех морских охотников от мыса Ваккарем до залива Креста, пела свою моторную песню, неся вельбот на угадывающийся в тумане и низких тучах мыс Нунэкмун. Пассажиры, укрываясь от холодных брызг, как-то сжались, притихли, повернувшись спинами к движению и, следовательно, лицом ко мне, к капитану, которому надо было смотреть вперед, чтобы не сбиться с курса. На голове у меня была купленная в Магадане суконная кепка. Она быстро напиталась влагой и съежилась, охватывая череп наподобие средневекового орудия для пыток.
Румпель скользил под мышкой, и когда большая волна била в наш вельбот, он вырывался как живой, норовя заехать концом по примостившемуся у моих ног Яковлеву.
Остался по правому борту и вскоре скрылся в сыром тумане локатор на месте становища Пакайки. Нас обгоняли птичьи стаи, низко стелющиеся над волнами, и я вспоминал Литературное объединение при Институте культуры, которое вел профессор Виктор Андронникович Мануйлов, утверждения молодого писателя Виктора Конецкого о том, что птицы в непогоду не летают. "Сюда бы сейчас этого моряка", - думал я, пытаясь держать курс на невидимый уже мыс.
За выступом земли, который я мысленно окрестил "мысом Пакайки", волна стала круче. Единственное утешение в том, что ветер попутный и, следовательно, волна била в корму. Изредка, оглядываясь назад, я видел, как огромные гребни приближались к нашему убегающему суденышку, догоняли его, грозя перевернуть, но в самую последнюю секунду вельбот приподнимался, пропуская волну под собой.
Со временем я обрел некоторую уверенность. Румпель больше не выскакивал у меня из рук, я не оборачивался со страхом на очередную набегающую сзади волну и даже ухитрился выжать лишнюю влагу из промокшей насквозь кепки.
Мой взгляд больше не был таким беспокойным. Я смог достать очки и водрузить их на нос, чтобы не пропустить желанный мыс Нунэкмун.
Акалюк оставил мотор, нещадно наступая на бока, руки и ноги обоих председателей, перебрался ко мне на корму и, стараясь перекричать потер и шум двигателя, сказал:
- Причалить не удастся. Волна большая…
- А что делать? - растерянно спросил и.
- Там есть речка, - напомнил Акалюк, - устье прямо под скалами. Если сможешь войти, считай, что мы спасены…
- А если нет?
Акалюк ответил не сразу. Он бесстрастно оглядел сузившийся морской горизонт, улыбнулся пытливому взгляду председателя областного Совета, и произнес:
- Тогда будет худо.
- Может, повернуть назад? - малодушно предложил я и для убедительности шевельнул румпелем.
- На обратный путь у нас горючего нет, - спокойно сообщил Акалюк и стал пробираться на свое место у мотора.
Слова моториста враз уничтожили во мне возникшее было воодушевление. Я понял, что вельбот несется вперед, к полной неизвестности, а может, даже и к худшему. Если нельзя причалить, нельзя повернуть назад, потому что горючего нет, то что делать? Что ждет нас впереди, вон в том тумане, сквозь который в мои очки уже можно различить темный массив нунэкмунского мыса?
Почти десять лет назад я стоял на этих камнях. Был июль, но весь залив забило льдом, и наша байдара не могла подойти к поселку Лаврентия, откуда мне предстояло проложить путь в университет.
- Подъезжаем? - спросил Яковлев, глянув на меня из-под намокшего козырька своей сталинской фуражки.
Конецкий, конечно, уничтожил бы его на месте за это сухопутное словечко в обстановке мореплавания, но мне было не до этого и я уныло ответил:
- Кажется…
У берега волна была еще сильнее, и, когда я чуточку изменил курс, чтобы приблизить вельбот к суше, подкравшийся сбоку вал так ударил в корму, что выбил из крюков рулевое перо, лишив наше суденышко управления. В первую секунду, обнаружив, что рулевое перо уплывает, и оцепенел от ужаса и лишь беспомощно наблюдал, как удалялся руль. Акалюк выключил мотор, и наш вельбот зловеще закачало на волнах.
Но вот что-то дернуло меня за ногу. Это оказалась веревка, к которой был предусмотрительно привязан руль. Распластавшись на кормовой площадке, я подтянул его и попытался вставить перо. Мое единоборство с выскальзывающим из рук тяжелым рулем продолжалось долго. Можно было позвать кого-то на помощь, того же Акалюка… В крайнем случае, он сам бы мог догадаться… Наконец мне удалось сунуть два крючка в предназначенные для них крепления, и наш вельбот снова стал управляемым, Акалюк завел мотор, и мы поплыли вдоль берега, вглядываясь в прибойную черту, которая почти полностью скрывалась за накатывающимися на гальку высокими волнами.
На мысу стояли люди и что-то кричали, махали руками. Мне показалось, они предупреждали нас об опасности, советовали держаться подальше от прибрежных скал.
Я и сам знал, что в сильную волну настоящие корабли уходят отстаиваться на рейде.
Я искал устье и увидел его неожиданно, сразу же за поворотом мыса. Волны вкатывались в него, увенчанные зловещими кипящими гребнями. Не думая, что делаю, я повернул румпель и нацелил нос вельбота навстречу речному течению. Берег приближался, и на иное решение уже не было времени, и почти в прострации отдал суденышко на волю большой волны, настигающей сзади нашу корму. Услыхав ее злобное шипение, сжав покрепче румпель, я мысленно обратился к морским богам.
Морские боги… Они не имели определенного облика, где они обитали - было неведомо. Но дядя Кмоль, с которым я не раз приносил им жертвы, утверждал, что они вездесущи.
Я закрыл глаза в то мгновение, когда волна вознесла наш вельбот на высоту чтобы в следующую секунду низвергнуть его в пучину.
Но пучины не было. Вместо оглушающего водопада - тихое журчание, на фоне которого не слышно даже ровного стрекотания шведского мотора "Пента"… Вельбот по инерции еще двигался к уютному мшистому берегу. Я поймал взгляд Акалюка.
- Бензин кончился, - сказал он спокойно и почти торжественно показал на умолкнувшую "Пенту".
Стоящий на носу корреспондент "Магаданской правды" Кеша Иванов бросил конец, и на берегу его подхватили десятки рук.
- Прибыли, значит, - с удовлетворением сказал Яковлев и похлопал меня по плечу. - Молодец! Вы - настоящий моряк! Когда обратно отплываем?
"Нет уж, обратно не поплыву", - подумал я и сказал:
- Вы же слышали - горючего нет…
- Горючее как-нибудь добудем, - обнадеживающе произнес Валютин.
- Обратно вельбот не поведу, - буркнул я.
Я просидел на корме еще какое-то время, пока не пришел в себя. Пассажиры выбрались на берег, и Яковлев, обернувшись, крикнул:
- Капитан последним покидает корабль! Мы ждем вас в сельском Совете!
Мы остались с Акалюком. Эскимос гремел пустым баком и тихо ругался:
- Обычно здесь второй бак… Полный… На этот раз его почему-то нет…
Я тогда не умел ругаться, да и сейчас не очень получается, даже когда обстоятельства требуют сильных выражений. Я просто долго молчал, стиснув зубы.
Внешне в Нунэкмуне ничего не изменилось. Те же яранги и два деревянных дома - школа и магазин.
В тесной комнате сельского Совета я увидел Гэмауге и Рультыну. Это известные в районе люди: Гэмауге был председателем здешнего Совета, а Рультына руководила женским отделом, внедряла в яранги новый быт.
Первым делом осмотрели магазин.
Полки ломились от обилия новых, только что выгруженных с парохода товаров. В углу навалом лежала куча свежего картофеля.
- Берут картошку? - весело спросил Яковлев у толстой продавщицы.
Я еще тогда заметил, что в маленьких сельских магазинах на Чукотке за прилавками стояли почему-то в основном женщины. И все до единой отменного здоровья, сильной комплекции, очень часто с рядом блестящих золотых зубов во рту.
- Да почти и не берут! - томно-развязно произнесла продавщица, заискивающе заглядывая в глаза большого начальства.
- Почему? - удивился Яковлев. Нагнулся к куче и подобрал плотную, свежую картофелину. Он взял лежащий на прилавке нож, разрезал клубень, понюхал и пожал плечами:
- Отличная картошка! Откуда?
- С Приморья. С Ханковского района…
- Знакомые места, - улыбнулся Яковлев, работавший до Магадана в Амурской области, - Почему не берете картофель?
Вопрос был обращен к Гэмауге.
По случаю приезда знатных гостей Гэмауге сменил свой древний плащ из моржовых кишок на камлейку из глянцевой медицинской клеенки. Он откинул капюшон, выставив сильно потертую, но из такой же, как у Яковлева, защитной ткани сталинскую фуражку.
- Грязная… Чистить ее надо… Вот раньше американцы привозили…
- Ну вот заладил опять свое - американцы, американцы, - недовольно протянул Валютин, делал знак Гэмауге замолчать.
- Нет, нет! - остановил Валютина Яковлев. - Пусть старик выскажется. Зачем перебивать?
- Любит он похвалить американцев, - сердито буркнул Валютин. - Мол, лучшие товары у них были… А забыл, как они вас грабили и спаивали?
- Водку и теперь привозят, - мрачно ответил Гэмауге.
- Так чем же американская картошка лучше? - спросил Яковлев.
- Потому что она уже чищеная и нарезанная, - ответил Гэмауге, - И упакована в жестянку, которую можно использовать как ведро.
Я помнил ту картошку.
- Так она же сушеная! - удивился Яковлев, - Она как юкола против свежего моржового мяса. Большая разница. Вся питательная сила именно в этой свежей картошке.
Он поднес к глазам Гэмауге разрезанную картофелину.