- Видите, какая она красивая? И сок есть. Вся сила в этой свежести, в соке. Вот попробуйте, сварите ее даже прямо в мундире… Это кожица называется мундиром. С маслом, солью - и ничего тебе больше не надо… Товарищи, - Яковлев повернулся к сопровождающим. - Пусть кто-нибудь сварит нам на обед картошку в мундире. Угостим местное население. А вас, милая, - обратился он к продавщице, - попросил бы не просто предлагать тот или иной товар, но и вести, как говорится, разъяснительную работу. Торговля, милая, это политика!
Из магазина направились о школу, пустую и холодную по случаю летнего дня.
- У нас только начальная школа, - сказал Гэмауге, - Ждем нового учителя.
Яковлев осматривался кругом, шумно вздыхал.
Когда мы вышли на улицу, он огляделся и вдруг сказал, обращаясь ко мне:
- А я ведь никогда не бывал в яранге…
- Так в чем дело? - с готовностью предложил я. - Зайдем вот сюда, в ближайшую…
Но тут на пути встал Валютин.
- Зачем именно сюда? Можно подобрать другую, более приличную. - Он повернулся к Гэмауге: - Кто здесь живет?
- Каанто, - ответил Гэмауге. - Только он нездоров…
- Вот! - обрадовался Яковлев. - Заодно и врач осмотрит больного. Где врач?
Из свиты вперед вышла женщина средних лет, в резиновых сапогах и солдатской плащ-на латке.
- Я врач.
Но Валютин все стоял на пути. Гэмауге решил прийти ему на помощь.
- Каанто отдыхает…
Помолчал и, отвечая на вопросительный взгляд председателя областного Совета, пояснил:
- Уже несколько дней сильно отдыхает…
- В отпуску, что ли? - недоумевал Яковлев.
- Самовольно, так сказать, - пояснил председатель местного колхоза "Заря коммунизма" Стрельцов.
- Ничего не понимаю!
- Пьяный он! - махнул рукой Гэмауге.
Яковлев некоторое время потоптался в нерешительности, потом все же сказал:
- Ничего… Войдем. Надеюсь, он не будет на нас в обиде.
Такое впечатление, что Каанто ждал нас. Конечно, он был в сильном-подпитии, но, как это бывает с людьми крепкими, но пьющими, пребывал в том состоянии, когда внешне казался вполне трезвым - речь связная, даже до некоторой степени рассудительная.
- Амын еттык! - громко приветствовал он гостей, заполнивших тесный чоттагин.
Это был типичный чоттагин приморской яранги, жилище человека среднего достатка. Дощатые стены, набитые чуть выше человеческого роста, продолжались закопченными жердями, на которых крепилась внешняя покрышка яранги из потемневшей моржовой кожи. Прямо в коже было прорублено окошко и вставлено стекло. Вдоль стен стояли бочки с припасами, под ногами путались собаки, щенки. Слева от входа тлел костер.
Из-под передней занавеси мехового полога выглядывали взлохмаченные, с запутавшейся в волосах белой оленьей шерстью головы домочадцев: две женские и детская. У девочки была любопытные, чуточку испуганные глазенки.
- Инной! - громко закричал Каанто. - Вылезай и угости пришельцев чаем… Садитесь все…
Кто примостился на бревне-изголовье, кто на китовых позвонках, обычной "мебели" в чукотской яранге.
Каанто откуда-то выудил бутылку, заткнутую тряпицей, и предложил Яковлеву, сразу же выделив его из толпы гостей.
- Может, выпьем?
- Нет, - отказался Яковлев. - Я не отдыхаю. Я работаю…
- Хорошая работа у начальства! - искренне, безо всякой задней мысли воскликнул хозяин.
Это был мужчина среднего возраста с правильными чертами темного от морского и тундрового загара лица.
- Работа как работа, - произнес Яковлев, - Где же вы так хорошо научились говорить по-русски?
- Емельянов научил, - с гордостью ответил Каанто. - Был у нас такой учитель. Однако уехал. Насовсем уехал и больше не вернулся. Он понимал нашу жизнь, знал наш язык и очень хорошо учил русскому языку.
- Ну вот, скажите, товарищ Каанто, нравится вам жить в яранге?
- Очень! - воскликнул Каанто. - Теперь я очень люблю жить в яранге! Раньше, до революции, не любил…
- Постойте, постоите, - остановил его Яковлев, - До какой революции? Сколько вам лет?
- Сорок два, - ответил Каанто. - Мы все до революции жили плохо. Не видали солнечного света, наши дети умирали…
Я вдруг вспомнил это стихотворение из "Книги для чтения", которое с серьезным и многозначительным видом пересказывал Каанто.
Однако на его лице светилась искренняя радость, он и впрямь был рад гостям и старался показать себя с лучшей стороны.
Яковлев, чтобы как-то переломить беседу, вдруг назвал меня и спросил хозяина:
- Читал его книги?
- Читал! Рассказ про окошко читал и сам сделал по его рассказу такое же.
Яковлев внимательно оглядывал жилище, и я по мере своих сил старался поподробнее описать ему устройство чукотской яранги, не обращая внимание на громкие разглагольствования пьяного Каанто.
Настроение председателя облисполкома явно испортилось, и я понял, что виной этому не громкие речи Каанто, а яранга.
На прощание Яковлев еще раз спросил хозяина:
- Ну, как, довольны жизнью?
- Живем хорошо! - воскликнул Каанто. - Мы всем довольны. Партия и правительство делают для нас все! Мы вышли из темноты и невежества, совершили гигантский прыжок из первобытности в социализм и сейчас влились в дружную семью советских народов… Многонациональная наша страна…
- До свидания, товарищ Каанто! - отчетливо и громко произнес Яковлев, - Будьте здоровы. Желаю вам всего хорошего!
- До свидания, товарищ председатель!
Каанто долго тряс руку Яковлеву, не давая отнять ее.
- Приезжайте еще раз. Мы вам покажем самодеятельность. Споем новые песни про нашу счастливую жизнь.
Мы вышли на улицу.
Туман по-прежнему держался за мыс Нунэкмун, скрывая от нас панораму залива Лаврентия и окрестных невысоких, зеленых в эту пору тундровых холмов.
Яковлев огляделся и спросил:
- А где у них тут туалеты?
Я объяснил, что в летнее время нужду справляют где-нибудь поодаль в тундре, за холмом или же за скалами на берегу моря. А зимой туалетом служит ведро, которое держат в спальном помещении, и называется этот сосуд эчульхен.
- Так от него же пахнет!
- Приходится терпеть, - я вспомнил наш потемневший от времени семейный эчульхен, покрытый деревянной крышкой.
Яковлев замолчал и оставался задумчивым, пока мы возвращались в небольшое помещение сельского Совета.
- Так жить нельзя! - громко произнес он, усевшись за стол и оглядев свою свиту. - Советский человек не должен так жить!
Он повторил это несколько раз, видимо потрясенный увиденным.
Обстановку разрядило сообщение Гэмауге:
- Картошка в кителе сварилась, и обед готов!
- В мундире, - машинально поправил его Яковлев.
Мы отправились обедать в школу, где в небольшой кухоньке хлопотала Рультына.
Я было пристроился вместе с журналистами, которые тайком от председателя собирались согреться спиртом, но Яковлев потребовал, чтобы я сел рядом с ним.
На столе стояло сливочное масло, малосольный голец, котлеты из китового мяса и кружки с густо заваренным чаем.
- Что вы скажете? - спросил Яковлев, очищая картофелину от кожуры.
Я молча пожал плечами.
- Я и раньше слышал про ярангу… Думал, жилище как жилище… Раз люди живут, значит, пока можно так жить. Но то, что я сегодня увидел, - потрясло меня! Это первобытное, безо, всяких скидок, жилище! У иного зверя пора лучше, чем чукотская яранга!
- Мы были не в лучшей, - осторожно заметил Валютин.
- Да если даже пол в яранге выложить кафелем, а стены оклеить обоями - все равно яранга останется ярангой! - взорвался Яковлев, - И вы меня не убедите в том, что жилье это достойно человека.
- Но никто не жалуется, - слабо пытался возражать Валютин.
- Благодарите судьбу, что вы председательствуете в районе, где, в основном, живут местные. А они жаловаться не приучены. И вы знаете почему? Да потому что они нашу власть не считают своей. А чего жаловаться чужому дяде, вам, товарищ Валютнн? Из года в год они наблюдают такую картину: приходят одни председатели, один начальники, посидят в райцентре, помитингуют и уедут. На их место приедут другие, так же посидят, порассуждают о преимуществах Советской власти, о прыжке из первобытности а социализм, о котором говорил Каанто, - и тоже уедут. И это продолжается годами… Да как они могут эту власть своей считать, если вы ничего не сделали, чтобы действительно улучшить их жилищные условия! Ведь практически - они бездомные!
- Ну какие же они бездомные, товарищ Яковлев? - возразил Валютин. - Все же у каждой семьи - яранга.
- А я вам говорю, что яранга - это не жилище советского человека, это первобытная хижина. Это все равно что считать пещеры где-нибудь в центре России за нормальную жилплощадь, поскольку в них обитал доисторический человек.
Гэмауге сидел напротив Яковлева и с видимым удовольствием поглощал, как он выразился, "картошку в кителе".
- А что вы скажете? - обратился к нему председатель.
Гэмауге положил недоеденную картофелину, аккуратно вытер рот рукавом камлейки и ответил:
- Конечно, хорошо бы иметь деревянный дом, но мы понимаем, что страна занята послевоенным восстановлением. Мы можем и потерпеть.
- Терпение, конечно, хорошая вещь, - задумчиво произнес Яковлев и вдруг изменившимся голосом продолжил. - Но вот что я вам обещаю, земляки: сделаю все, чтобы правительство помогло чукотскому народу… Нельзя так дальше жить. Хватит пустых разговоров о прыжке из первобытности в социализм… И с пьянством надо кончать!
Мои друзья журналисты при этом вздрогнули, но Яковлев даже не повернул голову в их сторону.