- А с чего ему плохим быть? Я перед свадьбой их всех гоняю в хвост и в гриву. Кстати, о свадьбе. А что вы мне подарите? Дарите что-нибудь получше, чтоб выходить замуж не так обидно было.
Она так радовалась, и в голосе ее звенели музыка и смех. Чистая Мэгги. Но мне пришлось отвернуться.
- Эй, я же пошутила, - сказала она. - Не надо мне ничего дарить.
- Мы уходим, Мэгги. Нас не будет у тебя на свадьбе. Она схватила меня за плечо и развернула лицом к себе.
- Уходите? Вы с Джошуа? Вообще уходите?
- Да, еще до свадьбы. Идем в Антиохию, а оттуда - дальше на восток, по Шелковому пути.
Она ничего не ответила. На глаза ей навернулись слезы, да я и сам чувствовал, что вот-вот расплачусь. На этот раз отвернулась она.
- Надо было, конечно, раньше сказать, я знаю, но вообще-то мы решили только на Песах. Джошуа хочет найти волхвов, которые приходили к нему на день рожденья, а я иду с ним, потому что должен.
Она развернулась ко мне:
- Должен? Ты должен? Ничего ты не должен. Ты можешь остаться и быть мне другом, и прийти ко мне на свадьбу, и тайком прибегать ко мне поболтать сюда или на виноградники, и мы будем смеяться и дразниться, и как ни ужасно выходить за Иаакана, у меня хоть такое будет. По крайней мере, у меня будет хоть такое!
Я понял, что в любую секунду меня вывернет наизнанку. Мне хотелось сказать ей, что я останусь, что буду ждать, что если мне выпадет малейшая возможность не превращать ее жизнь с мужем-уродом в пустыню, надежда во мне не угаснет. Мне хотелось сделать все, что я могу, лишь бы чуточку унять ее боль, - а там пускай Джошуа один идет куда глаза глядят. Но, подумав об этом, я понял, что Джошу сейчас - наверняка точно так же, как и мне, поэтому сказал только:
- Прости меня.
- А Джошуа? Он что, даже попрощаться не придет?
- Он хотел, но не смог. То есть я тоже не могу. Мы оба не можем смотреть, как ты выходишь за Иаакана.
- Трусы. Вы друг друга стоите. Можете прятаться друг за дружкой, как греки какие. Иди отсюда. Уйди от меня, и все.
Я хотел было придумать, что бы еще сказать, но в черепушке у меня кипел бульон смятения, и я ушел, повесив голову. Я уже почти пересек площадь, когда Мэгги меня догнала. Я услыхал ее шаги и обернулся.
- Передай ему, чтобы пришел за синагогу, Шмяк. В ночь перед свадьбой, через час после заката.
- Я не уверен, Мэгги, что он…
- Передай, - сказала она. И побежала к колодцу, не оглядываясь.
И я передал это Джошуа, и в ночь перед свадьбой, в ночь перед тем, как нам пуститься в странствие, Джош собрал хлеба и сыра, взял мех с вином и велел мне ждать его под финиковыми пальмами на площади, где мы и разделим трапезу.
- Ты должен пойти, - сказал Джошуа.
- Я и так иду. Утром, с тобой вместе. Ты что, думал, я струшу?
- Не туда. Сегодня. К Мэгги. Я не могу.
- Что? Я хотел сказать - почему?
Конечно, сердце мое разбилось, когда Мэгги захотела встретиться с Джошем, а не со мной, но с таким положением дел я уже смирился. Как будто вообще можно смириться с разбитым сердцем.
- Ты должен меня заменить, Шмяк. Луны сегодня почти нет, а размеры у нас примерно одинаковые. Главное - много не говори, и она подумает, что ты - это я. Может, не такой умный, как обычно, но это можно списать на преддорожные хлопоты.
- Нет, я очень хочу увидеть Мэгги, но ей-то хочется увидеть тебя. Почему б тебе все же самому не сходить?
- Ты в самом деле не понимаешь?
- Вообще-то не очень.
- Тогда придется поверить мне на слово. Сам увидишь. Ты можешь сделать это для меня, Шмяк? Занять мое место, притвориться мной?
- Но это же будет вранье. А ты никогда не врешь.
- Какие мы вдруг стали праведные. Мне и не придется. Врать будешь ты.
- А. Ну тогда я пошел.
Но на вранье времени просто не осталось, В ту ночь стояла такая темень, что я на ощупь пробирался по деревне при свете звезд, и, едва завернул за угол нашей маленькой синагоги, на меня обрушилась волна ароматов - сандал, девичий пот, лимон, теплая кожа, - влажные губы залепили мне рот, руки обхватили мою спину, а ноги - мои бедра. Я упал спиной на землю, и в голове моей вспыхнул яркий свет, а весь прочий мир остался лишь в ощущениях - касания, запаха и Бога. Там, на голой земле за синагогой, мы с Мэгги отдались тем страстям, что вынашивали в себе много лет: моей страсти к ней, а ее - к Джошу. То, что мы оба не ведали, что творим, ничего не меняло. Все было чистым, и все случилось, и было это великолепно. И, завершив, мы лежали с нею, держа друг друга в объятьях, полуодетые, запыхавшиеся, потные, и Мэгги сказала:
- Я люблю тебя, Джошуа.
- Я люблю тебя, Мэгги, - ответил я. И она слегка разжала кольцо своих рук.
- Я не смогла бы выйти за Иаакана, не… я не смогла бы отпустить тебя, не… сказав тебе об этом.
- Он знает, Мэгги.
Тут она совсем от меня отстранилась.
- Шмяк?
- Ой-ёй…
Мне показалось, она сейчас завопит, вскочит и убежит, сделает сотню разных вещей, что скинут меня с небес в преисподнюю, но через секунду она вновь прижалась ко мне.
- Спасибо, что ты здесь, - сказала она.
Мы вышли на рассвете, и наши отцы проводили нас до самых врат Сефориса. При расставании мой дал мне молоток и зубило, чтобы я положил себе в котомку.
- С ними всегда сможешь заработать на еду, где бы ни оказался.
Иосиф дал Джошуа деревянную миску.
- Из нее всегда сможешь есть то, что заработает Шмяк. - И он подмигнул мне.
У врат Сефориса я в последний раз поцеловал отца. У врат Сефориса мы расстались с отцами и вышли в мир, чтобы отыскать в нем трех мудрецов.
- Возвращайся, Джошуа, и освободи нас, - крикнул нам в спину Иосиф.
- Ступай с Богом, - сказал мой отец.
- Ступаю, ступаю, - крикнул в ответ я. - Вот он тут рядом.
А Джошуа ничего не сказал - и не говорил, пока солнце не поднялось по небосводу и мы не остановились передохнуть и испить воды.
- Ну? - спросил Джош. - Она догадалась, что это ты?
- Да. Не с самого начала, но до того, как мы расстались. Она все поняла.
- Рассердилась на меня? - Нет.
- Рассердилась на тебя? Я улыбнулся:
- Нет.
- Пес! - сказал он.
- Знаешь, Джош, вообще-то надо было спросить ангела, что он хотел сказать своим "ты не познаешь ни единой женщины". Это ведь самое важное.
- Теперь ты понял, почему я не мог к ней пойти.
- Да. Спасибо.
- Мне ее не хватает, - сказал Джош.
- Ты себе не представляешь, - сказал я.
- Все подробности. Я хочу знать все подробности.
- Но тебе их знать не полагается.
- Ангел не это имел в виду. Рассказывай.
- Не сейчас. У меня еще на руках ее запах. Джошуа пнул ком глины.
- Я злюсь на тебя, я рад за тебя или я ревную? Не знаю. Выкладывай!
- Джош, вот сейчас впервые, сколько себя помню, я счастлив, что я - твой друг, а не ты сам. Можно, я еще немного порадуюсь?
Теперь, вспоминая ту ночь с Мэгги за синагогой, когда мы остались вместе до самого утра, когда любили друг друга снова и снова и, наконец, уснули голышом на кучке нашей одежды, - теперь, когда я вспоминаю об этом, мне хочется сбежать отсюда, из этой комнаты, от этого ангела и от его работы, найти озеро поглубже, нырнуть в него и спрятаться от ока Господня в темном иле на самом дне.
Странно.
Часть II
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Иисус был добрый малый - зачем ему вся эта срань?
Джон Прайн
Глава 9
Надо было разработать план, а уж потом бежать из номера. Теперь я это понимаю. А тогда выскочить за дверь в объятья милой свободы само по себе казалось планом. Добрался я до вестибюля. Нет, вестибюль отличный, прямо как во дворце, но в смысле свободы маловат. Прежде чем Разиил втащил меня обратно в лифт, чуть не вывихнув мне плечо, я заметил в вестибюле чрезмерное количество стариков. Вообще-то, по сравнению с моим временем, стариков тут везде чрезмерное количество - ну, не в телевизоре, конечно, а во всех остальных местах - навалом. Народ, вы что, умирать разучились? Или всех молодых людей загнали в телевизоры и в мире не осталось ничего, кроме седин да морщин? Вот в мое время, если встретил сорок лет и зим, пора думать о том, как двигаться дальше, молодым место уступать. Если тянешь до пятидесяти, плакальщики на тебя уже гаденько косятся при встрече, словно ты их разорить надумал. Тора утверждает, что Моисей дожил до ста двадцати. Мне кажется, дети Израилевы шли за ним только ради того, чтоб посмотреть, где он свалится. И наверняка ставки делали.
Если мне удастся сбежать от ангела, зарабатывать на жизнь профессиональным плакальщиком я не смогу, раз публика тут настолько неучтива, что отказывается помирать. Да и в любом случае придется учить новые погребальные песни. Пробовал заставить ангела смотреть МТВ, чтобы я освежил свой музыкальный лексикон, но даже с даром языков научиться разговаривать на хип-хопе я не в состоянии. Почему, например, царапать и ломать может кто угодно, а читать чушь - нет? Почему "лять" всегда женского рода, "мамашка" - всегда мужского, а "сука" может быть всякого? Сколько челов бывает в тусе, что такое "пырбаба ёперный бабай", почему овца - отстой, бычье - отстой, а овцебы-чье вдруг бывает ништяк, и нужно ли мне быть глючным салом, чтобы стать бомбой, или для этого достаточно просто быть глупым? Не буду я отпевать ничьих дохлых мамашек, пока не пойму.
Путешествие. Странствие. Поиск волхвов.