Им досталась каюта с двумя кроватями, комодом и тазом с подвешенным над ним кувшином: примерно то же самое, что им предложили бы в более-менее приличной гостинице, только комната была бы побольше. "Ив гостинице я вряд ли рисковал бы утонуть", - подумал Одюбон. Он не полагал всерьез, что ему суждено утонуть на "Орлеанской деве", но, если на море начнет штормить, лучше умереть, чем мучиться.
Он дал негру-носилыцику пол-ливра. Багаж, как только его выгрузили с тележки, грозил разорвать каюту. Ни Одюбон, ни Гаррис не были щеголями и не возили с собой обширный гардероб. Но у Одюбона одни только акварельные краски и бумага заняли два дорожных сундука, а герметичные банки и запас спирта, в котором сохраняли образцы, потребовали еще двух. Кроме того, у каждого из путешественников имелся дробовик для сбора образцов и новомодный револьвер для самообороны.
- Оставьте хотя бы проход к двери, чтобы можно было выйти, когда проголодаетесь, - посоветовал стюард.
- Большое спасибо за совет. - Одюбон надеялся, что его сарказм собьет с шутника спесь, но стюард, нимало не смутившись, коснулся фуражки кончиками пальцев и вышел из каюты. Одюбон процедил ему вслед что-то по-французски.
- Не бери в голову, Джон, - посоветовал Гаррис. - Мы уже на борту, скоро поднимут якорь. А потом до самого Авалона волноваться будет не о чем.
"Это тебе не о чем будет волноваться". Но Одюбон не произнес этого вслух. У Гарриса был крепкий желудок, а у художника - слабый, и с этим ничего не поделаешь. Одюбон мог лишь мечтать о таком.
Он также мечтал, чтобы "Орлеанская дева" отплыла в назначенный час или хотя бы в назначенный день. "Четверг, 6 апреля 1843 года, половина одиннадцатого утра", - написал клерк на каждом билете четким округлым почерком. Одюбон и Гаррис прибыли на корабль заблаговременно. Однако половина одиннадцатого наступила и прошла, а корабль все еще стоял у причала. Четверг также прошел. На борту томились пассажиры, а грузчики все таскали в трюмы мешки с сахаром и рисом. Лишь фаршированные перепела с артишоками и спаржей, а также действительно превосходное шампанское в обеденном салоне первого класса немного примирили Одюбона с тем, что он зря проторчал лишний день на пароходе.
Наконец, уже днем в пятницу, зарокотал двигатель "Орлеанской девы". Звук у него оказался более низкий и сильный, чем у того, что двигал "Августа Цезаря" по Большой Мутной Реке. Палуба под ногами Одюбона завибрировала.
Офицеры рявкнули команды, трубы парохода изрыгнули дым. Моряки втянули канаты, удерживавшие корабль у причала. Другие матросы, кряхтя от усилий, взялись за кабестан. Звено за звеном они подняли тяжелую цепь с якорем.
Наблюдая за ними, Гаррис сказал:
- Когда-нибудь пар будет вращать не только гребные колеса, но и кабестан.
- Может, ты и прав, - согласился Одюбон. - Морякам следует на это надеяться.
- У пара большое будущее. Запомни мои слова. Пароходы, железные дороги, фабрики… кто знает, что еще нас ждет?
- До тех пор, пока не сделают художника, работающего на паровой тяге, я за свое будущее не опасаюсь, - заметил Одюбон.
- Парового художника? Что за безумные мысли приходят тебе в голову, Джон? - Эдвард Гаррис рассмеялся, но вскоре веселье сменилось задумчивостью. - Впрочем, если вспомнить механический пантограф, то твоя идея вполне может осуществиться.
- Об этом я не думал, - пояснил Одюбон. - Я размышлял о том новом трюке, "светописи", который стали применять в последние несколько лет. Если можно будет создавать цветные, а не черно-белые картинки и если удастся делать - нет, это называют "снимать" - светописное изображение достаточно быстро, чтобы уловить движение… что ж, если такое окажется возможным, то, боюсь, для художников настанут тяжелые времена.
- Слишком уж много всяких "если". Это осуществится еще не скоро, если осуществится вообще, - возразил Гаррис.
- О да. Знаю. - Одюбон кивнул. - И сомневаюсь, что в старости мне придется работать помощником на стройке. Мой сын, скорее всего, тоже станет профессиональным художником. Но ты говоришь о грядущих днях. Могу ли и я не думать о них?
Гудок парохода дважды рявкнул, предупреждая, что судно отходит от причала. Колеса медленно дали задний ход, выводя пароход кормой в реку. Затем одно колесо остановилось, в то время как другое продолжало вращаться. Поворот штурвала - и нос "Орлеанской девы" развернулся вниз по течению. Еще один торжествующий гудок, и, выплевывая все больше дыма из труб, корабль начал путешествие вниз по большой реке в сторону Мексиканского залива. Хотя они еще не добрались до моря, желудок Одюбона скрутило.
Дельта Большой Мутной Реки простиралась далеко вглубь Мексиканского залива. Едва "Орлеанская дева" покинула реку и вышла в залив, ее движение изменилось. Покачивало пароход совсем слабо - во всяком случае, для экипажа и большинства пассажиров, но и этого оказалось достаточно, чтобы Одюбон и несколько других несчастливцев помчались к борту. Через две минуты, показавшиеся художнику вечностью, он обессиленно выпрямился. Во рту было мерзко и кисло, из глаз текли слезы. Зато Одюбон избавился от своего недомогания, пусть и на короткое время.
К нему приблизился стюард с подносом, уставленным стаканами, и почтительно кивнул:
- Не желаете ли немного пунша, сэр, чтобы освежить рот?
- Merci. Mon Dieu, merci beaucoup, - выдохнул Одюбон, из-за мучений позабыв английский.
- Pas de quoi, - ответил стюард. Любой человек на корабле, плывущем из Нового Орлеана через порты южного побережья Атлантиды, должен хоть немного знать французский.
Одюбон набрал в рот смесь рома с подслащенным лимонным соком. Глотая, художник опасался, что у него начнется очередной спазм, но пунш удержался в желудке. Успокаивающее тепло растеклось по телу. В два глотка Одюбон осушил стакан.
- Благослови вас Господь! - выдохнул он.
- Рад был помочь, сэр. Мы всегда предлагаем пунш, когда выходим в море.
Стюард предложил укрепляющее средство товарищам Одюбона по несчастью. Те набросились на него с радостными криками, и он даже заработал поцелуй от симпатичной молодой женщины - но только после того, как та сделала добрый глоток из своего стакана с пуншем.
Ощущая себя пусть и страдальцем, но все же человеком, Одюбон отправился на нос корабля. Свежий ветерок помог ему забыть о бунтующем желудке… на время. Над головой кричали чайки. Крачка бросилась в море и вынырнула с рыбкой в клюве. Но насладиться добычей ей не удалось. На нее спикировала серебристая чайка, и крачка, не успев проглотить, выронила рыбку. Чайка подхватила лакомый кусочек, а ограбленная птица улетела попытать счастья в другом месте.
За горизонтом на юге, милях в сорока юго-восточнее дельты, находился остров Нуэва-Галисия. Сейчас над вулканом Изабелла в центре острова вился лишь легкий дымок. Когда вулкан извергался в последний раз, Одюбон был еще молодым. Он помнил, как на Новый Орлеан сыпался вулканический пепел.
Художник посмотрел на восток, в сторону вулкана Пенсакола на берегу залива. У Пенсаколы "сорвало крышку" не так давно, всего лет десять назад. Но сейчас над горой не поднимался зловещий черный столб. Одюбон удовлетворенно кивнул. Можно не тревожиться о том, что пароходу придется прокладывать путь на восток во время извержения. Когда Пенсакола начинала изрыгать пламя, реки дымящейся лавы стекали в море, отодвигая береговую линию Террановы на юг и восток. Корабли не смели приближаться, чтобы насладиться захватывающим зрелищем, потому что вулкан швырял камни на расстояние, о котором береговая артиллерия могла лишь мечтать. Большая их часть, разумеется, падала в Мексиканский залив, но кто сможет забыть "Черного принца", пробитого и потопленного в 1793 году упавшим валуном размером с корову?
"Орлеанская дева" степенно плыла на восток. Волнение на море оказалось не очень сильным; Одюбон обнаружил, что регулярные дозы ромового пунша чудесным образом успокаивают желудок. Если его и скручивало время от времени, то ром помогал Одюбону забывать о таких пустяках. А лимонный сок, напомнил он себе, предотвращает цингу.
Когда на закате пароход проплывал мимо Пенсаколы, вулкан дымился. Но дым, струящийся из конической горы, оказался, как и над Изабеллой, тонким и бледным, а не густым, черным и угрожающим.
Эдвард Гаррис подошел к Одюбону и встал рядом с ним у левого борта.
- Чудесный вид, - заметил Гаррис.
- Действительно чудесный, - согласился Одюбон.
- Удивлен, что ты не делаешь эскизы. Лучи закатного солнца окрашивают розовым облака над горой на фоне темнеющей синевы… Что может быть живописнее?
- Наверное, ничего. - Одюбон рассмеялся, немного смущенный. - Но я уже выпил столько этого восхитительного ромового пунша, что моя правая рука позабыла о своем мастерстве.
- Вряд ли я вправе винить тебя в этом, когда ты так страдаешь от mal de mer, - заметил Гаррис - Надеюсь, когда ты в следующий раз окажешься здесь, море будет спокойнее.