Когда я два года назад пришел по объявлению наниматься, аттестовала меня именно Вероника Сергеевна. Погоняв меня по плану счетов, по учету "первички", по налогообложению, она сняла очки (еще большие, на пол-лица, а не узкие, как сейчас) и, близоруко щурясь, сказала: "Вы умненький мальчик, Николай. И очень цепкий. Я возьму вас своим помощником. Через полгода будете работать самостоятельно. Через год - квалифицируетесь на аудитора. Вы согласны, мой мальчик?"
У нее все были мальчиками и девочками. Наверное, когда тебе за шестьдесят, на многое смотришь по другому. В том числе на тех, кто моложе.
Мальчики и девочки. Детский сад. Игры в песочнице.
"А в-вас н-не с-сму-у…" - спросил я.
"Нисколько, - ответила она. - Меня не смущает ни ваша речь, ни ваша походка. Может быть, это даже плюс, мой мальчик".
И я согласился.
- Николай, мне бы табличку вставить.
- С-сейчас.
Вероника Сергеевна с техникой сложнее калькулятора не дружила. Даже боялась. От впервые погнавшего бумагу принтера, помню, пила валерианку.
Чтобы не насиловать ноги, я подкатился к ней на стуле. В-ж-ж!
- В-вот зд-десь н-нужно…
Нет, проще, конечно, сделать самому. Я потеснил Веронику Сергеевну, прибирая клавиатуру к рукам.
- С-сколько с-столбцов?
- Шесть.
- С-сюда?
- Чуть ниже. И второй столбец больше остальных.
- Тэ… т-так? - я щелкнул вставкой.
- Николай!
Стул подо мной с силой крутнулся, словно обретя свою волю.
- Д-да? - сказал я.
Чужие серые глаза. Сверла зрачков.
- Прекрасно! Безногое чудовище выползло на свет! - Светлана Григорьевна отпустила подлокотник. - Медленно ползем, Николай. Медленно!
Вероника Сергеевна со вздохом уткнулась в монитор. Я, отталкиваясь ногой, вернулся за свой стол.
- Ты понимаешь, что ты предатель?
Лицо Светланы Григорьевны уже горело. Она принадлежала к тому типу людей, которые могли накручивать себя до исступления. Что-то вроде Гитлера. Или еще какого невротика.
Я как-то пытался разгадать причины такого ее поведения. Обиняками да осторожными расспросами, что при моем заикании, конечно… Впрочем, неважно.
У Светланы Григорьевны были муж и два взрослых уже ребенка - сын и дочь. Муж замом кого-то там работал в городской администрации. Сын пил, причем прилично. Его лечили, кодировали. Он впадал в буйство. Дочь жила отдельно и вроде не бедствовала. А удачно или неудачно вышла замуж, я не знал.
Сама Светлана Григорьевна до развала Союза была парторгом на каком-то областном предприятии. Неистовое желание клеймить и обличать, наверное, оттуда, с тех времен. А злость… Злость, наверное, с этих.
А еще мне думалось, это же не берется ниоткуда. Может в ней накапливается, накапливается, от семьи ли, от болезней, от телевизора, потом - бац! - разрядка.
В какие-то моменты мне даже было жалко ее. Вдруг это непреодолимо?
- Ты - скотина!
Пальцы, унизанные кольцами, вцепились в столешницу. Мне лучше смотреть на них. Толстые белые пальцы. Одно кольцо с изумрудом. Другое - с россыпью бриллиантов. Ногти розовые, но сейчас побелели.
- Ты - полоумный заикающийся идиот!
Вот зачем она так? Что за сигнальщик в голове Светланы Григорьевны отстукивает буквы и складывает их в жуткие слова? Почему это лезет из нее как квашня из кадки? Это подсознание? Страх смерти? Желчь?
- Стыдно, да? Где вас нарожали таких? Уроды кругом! Ни одного нормального не осталось! Куда ни ткни - урод!
Светлана Григорьевна нагнулась, чтобы выпалить это мне в лицо. Вместо пальцев пришлось смотреть на блузу и брошку в виде веточки.
- И ты не думай, что тебе это с рук сойдет! Бог, он видит! Да еще и моими молитвами! Найдется управа, найдется…
Она подтвердила слова звонким стуком костяшек.
- "…таким образом, в косвенные расходы…" - пробормотала Вероника Сергеевна, едва Светлана Григорьевна решила перевести дух. - Там же две "н", да, Николай?
- Д-да.
- Ты еще заплачешь, заплачешь… Приползешь ко мне! Лоб свой дурной расшибешь! И слава богу! Мне только в радость будет! Все пьют… Присосались, кровопийцы! Только и ждете смерти моей. Ждешь ведь? Ничего, я тебе еще припомню! Ничтожество!
Я подумал: а что, если и здесь, как в метро, вспомнить что-нибудь светлое? Вдруг это заставит Светлану Григорьевну замочать?
- Чтоб ты сдох! Чтоб тебе твои опоздания язвой вылезли! И похоронят тебя, и никто тебя больше не вспомнит! Ни одним добрым словом!
Я зажмурился.
Вспомнилась почему-то не Феодосия. Вспомнился санаторий, куда мама меня, тринадцатилетнего уже, с каким-то малопонятным осложнением, возила по рекомендации Усомского.
Было начало лета. Цвела сирень. Каждое утро перед процедурами меня вывозили на балкон, и сладковатый, удушливый запах от пенящихся внизу кустов, казалось, напрочь забивал носоглотку.
С балкона виделся небольшой садик. Красноватый песок дорожек вился мимо рябинок и облепих. Перед оградой росли ели. На клумбах были высажены цветы. Бархатцы и пионы. А за оградой вверх по склону убегал к небу лес, прозрачный, сосновый, манящий.
На соседний балкон также, как и меня, вывозили девочку.
У нее было бледное кукольное личико и черные волосы, торчащие двумя небольшими косичками над ушами. Наверное, по замыслу косички должны были придавать ей веселый и озорной вид, но на самом деле выглядели нелепо.
Она никогда не улыбалась и не говорила. Просто смотрела куда-то вдаль, на сосны, и глаза ее словно заволакивало туманом.
Я влюбился в нее без памяти.
Тринадцать лет, первая любовь. Тяжелый паровой молот в груди.
У медсестры я узнал, что ее зовут Катя и что здесь она проходит реабилитацию после аварии. "Постарайся ее не беспокоить, - попросила меня медсестра. - Ей и так трудно".
И я честно держался три дня.
Воздушные ванны редко когда длились больше получаса. В дождь нас и вовсе выкатывали на десять минут, не больше.
Не знаю, кому как, а мне нравилось, когда мир превращался в сплошной штрих, и не поймешь, где что, лишь угадываешь, лишь воображаешь, что угадываешь, потому что невольно думаешь, что за этой завесой уже ничего нет.
На четвертый день, в дождь, я набрался смелости и подъехал к отделяющим балконы железным прутьям.
"Привет", - сказал я.
Катя легко, едва заметно кивнула в ответ.
А может быть, мне это только показалось. Дождь шумел в кустах. Второй корпус проступал слева зыбким неверным контуром. Было прохладно. Ноги Кати укутывало серое одеяло.
Темная кофточка. Неизменные косички.
"Меня зовут К-колька, - я подвел свое кресло вплотную к прутьям. - А т-тебя?"
Катя повернула голову.
Я удивился, что под глазами у нее синеватые жилки. И губы чуть ли не синие. Я подумал, что в аварии, может быть, выжила она одна, и никого у нее больше нет. Мне стало жалко ее до слез.
Катя смотрела на меня долго. Потом, помедлив, протянула ко мне ладошку, всю исчерканную чернильной пастой.
"Катя" - прочитал я на ладошке.
"К-катя?"
Она улыбнулась одними глазами.
Я просунул левую руку сквозь прутья и пожал холодные пальчики. Ухал паровой молот. Было и больно, и сладко, и страшно одновременно.
"Все б-будет хорошо, Катя. В-вот увидишь", - сказал я.
А на "люблю" так и не осмелился.
- Как еще такие, как ты…
Светлана Григорьевна вдруг умолкла. И задышала, тяжело, будто спринтер после финиша. С горловым клекотом.
Взгляды наши встретились.
Не знаю, что она прочитала в моих глазах, но в ее глазах я увидел болезненное изумление, словно ей открылось о себе что-то такое, что неприятно ее удивило.
Наверное, Светлана Григорьевна задумалась: "Почему я кричу?"
- Вот что…
Лицо ее остыло, приобрело мучнистый цвет.
Она неуверенно стукнула пальцами по столешнице и тут же отдернула их, словно обжегшись.
- Вот что, Николай, вы работайте, работайте… - выдавила она, развернулась рывком и бросилась в свой кабинет.
С минуту еще я пялился на хлопнувшую за ней дверь. Дела! Это что, это, получается, сработало? Или просто совпадение?
- Николай… - Вероника Сергеевна почему-то шептала. - Николай, вы видели то же, что и я?
Я кивнул.
- Это первый раз на моей памяти… - Вероника Сергеевна поднялась и опустилась. И снова поднялась. - Как думаете, мне стоит к ней пойти?
- З-зачем? - спросил я.
- Она никогда раньше… - она качнула головой. - Нет, вы правы, не стоит. Лучше - позже… Она придет в себя…
Я включил компьютер.
Странное чувство зрело во мне. Будто я сделал нечто постыдное. Это только на первый взгляд кажется, что всего лишь вспомнил девочку, которой не смог признаться. А дальше-то, дальше-то - пропасть.
Я видел, как у Светланы Григорьевны схлопнулся рот и она стала похожа на рыбину, вытащенную из воды. Наверное, что-то в ней умерло. Наверное, я в ней что-то убил.
И как с этим жить?
- Ст-транно, - произнес я вслух.
- И не говорите, - согласилась Вероника Сергеевна. - И все же надо сходить. Может быть, у нее сердце прихватило.
Она шагнула к двери в кабинет. Оглянулась.
- Николай?
- Д-да, - сказал я. - С-сходите.
- Хорошо, - Вероника Сергеевна становилась намного увереннее, когда ее кто-либо поддерживал. - Светлана Григорьевна?
Коротко постучав, она вошла, закрыв дверь за собой.
Из коридора, будто испуганная мышка, выглянула Рита.
- Что случилось?
- Ч-чудеса, - сказал я.
Рита на цыпочках подбежала к моему столу.
- На вас орала?
Я кивнул.